Не датское кино

Новый фильм Эльдара Рязанова "Андерсен. Жизнь без любви" выходит в прокат накануне Нового года. Однако в отличие от другой рязановской новогодней сказки, "Иронии судьбы", праздничного в картине мало. Зато в ней прослеживаются явные параллели с автобиографией режиссера, считает обозреватель "Власти" Лидия Маслова.

После просмотра становится понятно, что подзаголовок "Жизнь без любви" — это предупреждение о том, что теневые стороны жизни знаменитого датского сказочника в интерпретации автора главной советской новогодней киносказки перевешивают и отодвигают на второй план светлые и волшебные детские ассоциации с андерсеновским творчеством.

В принципе словосочетание "жизнь без любви" крепится к биографии практически любой знаменитости: у незаурядных людей зачастую сложно складывается личная жизнь, а если им все-таки и удается ее худо-бедно наладить, то всегда можно копнуть глубже и обернуть дело так, будто за относительно благополучным фасадом настоящей любви-то как раз и не было. В случае с Андерсеном, даже если не прибегать к дополнительным источникам и представлять его судьбу и мировосприятие только по сценарию, написанному Рязановым совместно с Ираклием Квирикадзе, все легко получается наоборот: любви в идеальном, возвышенном смысле слова, в андерсеновской эмоциональной жизни было более чем достаточно, только с действительностью она соотносилась опосредованно и в привычные бытовые проявления вроде супружества или полноценных романов не выливалась.

Тем не менее за образом одинокого вечного девственника, довольно эгоистично разорвавшего семейные связи, стеснявшегося алкоголички-матери, пытавшегося откупиться от проститутки-сестры и слишком недоверчивого к миру, чтобы отваживаться на близкие и прочные душевные контакты, вырисовывается человек, может, и не счастливый в общепринятом, обывательском представлении и совсем не гармоничный внутренне, однако фантастически удачливый по крупному счету. Человек, ощущавший уникальность, чудесность своей судьбы, что и позволило ему с чистой совестью назвать свою автобиографию "Сказка моей жизни". Кажется, что сына прачки и сапожника, рванувшего покорять театральные подмостки Копенгагена с котомкой за плечом, без денег и образования, а только с голосом, как у Робертино Лоретти, и сомнительным рекомендательным письмом к незнакомой актрисе, действительно в детстве поцеловал Бог (как в рязановском фильме), так что женские поцелуи, которых он толком так и не распробовал, были ему, в сущности, без особой надобности.

Однако создателям фильма истовое целомудрие Андерсена не близко и непонятно — оно их интересует лишь как приправа, придающая истории пикантность и позволяющая вставить в рассказ фривольную сценку, когда толстая жена ректора гимназии пытается изнасиловать застенчивого студента, или окончательно спустить на грешную землю Господа Бога, в финале похлопывающего героя по плечу со снисходительностью бывалого плейбоя: "А все-таки ты дурак, Андерсен, что прошел мимо такого чуда, как любовь женщины. Тут я тебя как мужчина не одобряю..." Поскольку эта фраза звучит последней, то она воспринимается не только как легкая игривость, но и как подведенный за гробом итог жизни писателя, которому благодарные потомки искренне сочувствуют — искусство, безусловно, требует жертв, но зачем же себя было так-то истязать? Вот если б Ханс Кристиан Андерсен был не задерганный неврастеник, а толстый веселый человек, как, скажем, Иоганн Себастьян Бах, и с ним можно было выпить, закусить, попариться в бане и поговорить о бабах, вообще цены б ему не было. Тогда вполне можно было бы представить себе, например, мюзикл "Тот самый Андерсен" в стилистике Марка Захарова, где герой в исполнении какого-нибудь красавца выходил бы в итоге победителем в неравном бою с упорно не понимающим его обществом и эффектно растворялся в какой-нибудь из собственных сказок, в спасительном пространстве собственной фантазии, более пригодном для жизни, чем окружающая реальность. В направлении Андерсена-красавца режиссерская мысль Эльдара Рязанова тоже, возможно, работала, во всяком случае, судя по тому, что на роль юного Ханса Кристиана какое-то время рассматривалась кандидатура Юрия Колокольникова, удачно сочетающего в своей внешности черты и принца, и пастушка. В итоге был выбран Станислав Рядинский, не так разительно отличающийся и от имеющихся портретов Андерсена, и от играющего его в зрелости Сергея Мигицко, а сходство между двумя исполнителями особенно полезно во включенной в фильм инсценировке сказки "Тень", где по режиссерскому замыслу Рязанова Тень пожилого Андерсена изображает Андерсен юный, напоминая одно из стихотворений Эльдара Рязанова о встрече с самим собой молодым.

Как и многие биографические фильмы, "Андерсен" — не что иное, как завуалированная автобиография, замаскированный автопортрет самого режиссера, хотел он того или нет. Поэтому не стоит обольщаться тем, что действие происходит как будто в Дании и как будто довольно давно, а частично так и вообще в сказочном пространстве или в области исторических легенд: как сказки для Андерсена — способ взять реванш у жизни (по выражению Рязанова), так и жизнеописание датского сказочника — удобная возможность для сказочника советского снова высказаться на важные для него темы. Перелистывая книгу рязановских воспоминаний "Неподведенные итоги" в свете только что увиденного "Андерсена", то и дело сталкиваешься с соблазном провести параллели, отмечая в обеих биографиях элементы сказочности. Допустим, поступление Рязанова во ВГИК — такая же авантюра, как приезд Андерсена в Копенгаген: 16-летний юноша, окончивший школу досрочно, чтобы поскорее поступить в мореходное училище и приобрести богатый жизненный опыт, необходимый будущему писателю, случайно заходит за компанию с приятелем в институт кинематографии и методом исключения, перебирая отсутствующие у него способности, решает, что, кроме режиссерского факультета, где можно "годик перебиться" перед мореходкой, шансов у него больше нет, и мгновенно выигрывает конкурс в 25 человек на место. Выступление перед приемной комиссией абитуриента в единственном имевшемся у него пиджаке с заплатами на локтях, мучительно стеснявшегося своей бедности, можно зарифмовать с визитом только что приехавшего в столицу Андерсена, тут же оказавшегося в доме известной актрисы и в компании выдающихся деятелей культуры читающего отрывок из "Отелло", выдавая его за стихи собственного сочинения. Заманчиво представить, что 16-летний Рязанов чувствовал себя среди взрослых однокурсников по режиссерскому факультету такой же белой вороной, как великовозрастный Андерсен, очутившийся в гимназии среди мальчишек. А когда режиссер описывает, как вгиковские студенты 1940-х, одетые в ватники, смотрели в неотапливаемом зале фильмы из жизни "Генрихов и Людовиков" и глотали слюни при виде королевских пиров, это один в один "Девочка со спичками", замерзающая, прижавшись к стеклу, за которым жируют богачи.

Но главное, конечно, что роднит датского писателя и советского режиссера,— это болезненная обидчивость: удивляешься, сколько места в рязановских мемуарах рядом с рассуждениями, что автор вообще-то человек мягкий, не мстительный и не злопамятный, отведено людям не только запрещавшим или ругавшим его картины (с дотошным перечислением фамилий и газет, которых уже давно не существует, и с пространными цитатами из рецензий), но и даже неосторожному шутнику, рискнувшему в печати спародировать одно из рязановских стихотворений. В фильме враждебное окружение олицетворяет главный цензор (Олег Табаков), который во время спектакля "Огниво", на котором все хохочут и аплодируют, единственный сидит с кислой физиономией, а потом делает Андерсену выговор: "Вредная вещица". Звучит в картине и афоризм, который можно отыскать в тех же "Неподведенных итогах": "Театральный режиссер и художник Н. П. Акимов, натерпевшийся за свою жизнь от рецензий, говорил: "Наша критика стреляет только по движущимся мишеням..."" В фильме фразу про мишени произносит сам Андерсен, в запальчивости добавляя: "Они все меня ненавидят! Завтра же я уезжаю из этой омерзительной страны!"

Благосклонность королевской семьи тоже не особенно проливает бальзам на душевные раны чувствительного Андерсена — слишком чувствительного, чтобы не знать цену сильным мира сего. Датский король (Валерий Гаркалин), при котором довелось жить Андерсену,— чудовищный пошляк, который, чавкая и размахивая недоеденной курьей ногой, разыгрывает бородатый анекдот: "Вы что, Андерсен, едите только тогда, когда голодны? Ну вы прямо как животное, Андерсен". В таком несколько постмодернистском контексте, позволяющем авторам задействовать современную поп-культуру, в общем-то было бы неудивительно, если б в дальнейшем по ходу фильма где-нибудь всплыл бы и анекдот про мальчика Кая, который из букв "ж", "о", "п" и "а" должен был сложить слово "счастье". Впрочем, для программной сказки "Снежная королева" в концепции фильма места не нашлось, хотя при просмотре периодически вспоминается история с осколком зеркала, застрявшим в глазу и исказившим мировосприятие в сторону плачевной неспособности видеть хорошее, зато особенно остро воспринимать всякую дрянь. Не нужно вглядываться особенно пристально, чтобы заметить аналогичные симптомы у Андерсена, в частности, применительно к любовному треугольнику, составляющему каркас его эмоциональной жизни: пустая и вздорная шведская певичка Йенни Линд (такой ее играет Евгения Крюкова), по которой он безнадежно сох всю жизнь, представляется ему богиней, а преданная ему горбатенькая адмиральская дочка Генриетта Вульф (Алена Бабенко) так и довольствуется утешительным статусом платонической подруги детства, бескорыстно помогавшей гадкому утенку вырасти в лебедя.

Эта чудесная трансформация и крутизна подъема по социальной лестнице предстает на экране со всей возможной наглядностью. Вот юный Ханс Кристиан с позором выбегает из какой-то грязной подворотни, истерично выкрикивая что-то неразборчивое и неуклюже натягивая на бегу штаны, которые пытались с него стащить уличные охальники, услышавшие его тонкое, почти женское пение и решившие проверить его половую принадлежность. А следующий кадр — увешанный орденами взрослый Андерсен во дворце, получающий как живой классик датской литературы очередные королевские милости и выдающий по всемилостивейшему заказу импровизацию на тему славы: все вроде бы складывается отлично, жизнь удалась, но в андерсеновском экспромте довольно горечи и скепсиса, чтобы понять — счастливым, довольным и уверенным в своих силах великий сказочник не чувствовал себя никогда, даже в моменты наивысшего, казалось бы, признания. Славу в его притче символизирует гигантская фигура, которая нагибается к копошащимся внизу людишкам, выбирает одного из толпы, рассматривает на ладони и брезгливо бросает вниз: "Опять не тот". В мудрости и проницательности создателю этого образа не откажешь, хотя нельзя не посочувствовать, что слава и признание для него самого были отравлены страхом быть в любое мгновение сброшенным обратно, вниз.

Другие мучившие Андерсена фобии — сойти с ума или быть похороненным заживо — в фильме не затрагиваются. Это, пожалуй, был бы уже перебор с эксцентричностью на грани душевного расстройства, которой и так веет от главного героя. Полностью автор картины с ним, конечно, не сливается: по неизменной традиции Эльдар Рязанов снялся сам у себя в эпизодической роли, сыграв кого-то вроде душеприказчика, заказывающего для Андерсена специальный гроб с отверстием в крышке, сквозь которое можно было бы наблюдать за пришедшими на похороны. "Да нет, спасибо, я не тороплюсь",— отвечает рязановский персонаж на вопрос гробовщика, решившего, что он заказывает гроб для себя, однако чувствуется, что автор фильма и сам бы не отказался от такого удобного окошечка, которое позволило бы режиссеру после смерти полюбоваться на крокодиловы слезы всех тех, кто пытался обидеть его при жизни.