В Москву с выставкой "Новая религия" (см. вчерашний Ъ) приехал британский художник ДЭМИЕН ХИРСТ. Возможностью пообщаться с мировой звездой современного искусства воспользовалась ИРИНА Ъ-КУЛИК.
— Вас почитают едва ли не самым радикальным художником современности — во всяком случае, в России. А что значит радикализм в искусстве для вас самого?
— Я не считаю себя радикалом. Сегодняшний видимый мир сенсационен сам по себе, и я не думаю, что искусство может в этом с ним соперничать. И тем более я не думаю, что негативизм сам по себе может быть радикальным.
— В последнее время ваши произведения так или иначе связаны с христианскими сюжетами. Почему вы вдруг обратились к религии?
— Существует три способа понимания мира: искусство, религия и наука. Я пытаюсь найти новый путь, соединив их. Любой художник, и я тут не исключение, ищет ответы на вечные вопросы: кто мы, откуда мы пришли, куда мы идем и какой во всем этом смысл. И тут не обойтись без Бога и смерти, науки и религии. К тому же мне очень нравятся образы с долгой историей, успевшие скопить вековой заряд силы и власти — а христианские символы для нашей культуры являются одними из самых могущественных.
— В таком случае какова символическая роль всевозможных медикаментов, таблеток и пилюль в ваших работах?
— Таблетка аспирина очень похожа на облатку для причастия. И я не думаю, что это простая случайность. Таблетки по самой сути очень близки к религии — и то и другое можно использовать как средство изменения реальности.
— А какие у вас лично отношения с христианством?
— Я из католической семьи, но проект вырастить из меня доброго католика закончился полным провалом. Я считаю себя убежденным атеистом.
— Недавно в лондонской Serpentine Gallery открылась выставка современного искусства из вашей личной коллекции. Какие художники там представлены и что их связывает?
— Энди Уорхол, Джефф Кунс, Ричард Принс, Фрэнсис Бэкон. И множество молодых авторов, студентов. А выставка называется "Даже в самый темный час возможен свет", это строчка из стихотворения Ханса Кристиана Андерсена. Всего в моей коллекции около тысячи работ.
— По какому принципу вы их собираете?
— Все, что кажется хорошим, и есть хорошо.
— Сейчас коллекционеры готовы покупать ваши произведения за миллионы. А вы помните, кто купил у вас первую работу и за сколько?
— В молодости я продавал что-то моим друзьям, за пять-шесть фунтов. С их стороны это был акт моральной поддержки.
— Вы собираетесь открыть собственный музей современного искусства. Каким он будет?
— Это будет несколько галерей, собранных в одном месте. Мы будем выставлять самое разное искусство — и известных, и совсем молодых авторов. Наш главный принцип — не сгубить музей планированием: если мы уже сейчас решим, что будем делать в ближайшие пять лет, мы замрем на месте.
— А старых мастеров вы коллекционируете?
— Да, у меня есть Мазаччо. То есть нет, какой на фиг Мазаччо! — Маньяско. Картины с черепами, крестами и монахами. Если мне нравится та или иная вещь, мне не важно, старая она или новая. Искусство — оно же вне времени.
— Какие классические полотна на христианские сюжеты вам ближе всего?
— Эль Греко, Понтормо, Грюневальд, Артемизия Джентилески. Мне нравятся картины с кровью.
— Есть ли принципиальная разница в том, как трактует смерть классическое и современное искусство?
— Да ничего, по сути, не изменилось: мы все так же боимся смерти. Показывать это можно по-разному, но сам фундаментальный страх — тот же самый.
— У вас есть какие-то источники вдохновения, помимо изобразительного искусства — кино, литература?
— Мне нравится Дэвид Кроненберг. Но на самом деле мне интересна все же живопись — Гойя, Тициан, Фрэнсис Бэкон.
— По результатам опроса журнала ArtReview 2005 года, вы — самая влиятельная фигура в арт-мире, и, кажется, первый художник, а не арт-менеджер, занявший это место. А вы сами как-то ощущаете эту "влиятельность"?
— Нет. Да они всего три года этот опрос проводят... И выдумывают все это для того, чтобы журнал лучше продавался.
— Сегодня в Лондоне вручают Turner Prize, одну из самых известных премий в области современного искусства, которую вы тоже в свое время получили. Что вы думаете по поводу этой премии и есть ли у вас фавориты среди нынешних номинантов?
— А ее разве сегодня вручают? Я даже не знаю, кого там номинировали. Меня самого номинировали на нее два раза, и получил я ее только со второго раза. Вообще, в этом всем есть нечто депрессивное: помимо одного победителя обязательно есть еще и три лузера.