Сегодня в московский прокат выходит новая картина Отара Иоселиани "Сады осенью" (Jardins en automne), продолжающая его излюбленную тему последних лет: тихого ухода от общественно полезной деятельности в артистичный алкоголизм и домашнее музицирование. Отдохнула душой на просмотре ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
"Сады..." легко укладываются в трилогию с двумя предыдущими картинами Иоселиани — "Утро понедельника" и "Истина в вине", в которых его мизантропия смягчена паллиативным, но эффективным соображением: жизнь, конечно, ужасна, и люди в большинстве своем омерзительны, но если с ними выпивать и закусывать, то кое-как дотерпеть до конца все-таки можно. О неминуемом конце философски настроенный Отар Иоселиани напоминает прямо в прологе "Садов...", показывая гробовую мастерскую, уставленную разнообразными изделиями на любой вкус, напоминающими присказку мастера Безенчука: "Гроб — огурчик, первый сорт!" Несмотря на богатый ассортимент, два клиента затевают ссору, претендуя на один и тот же деревянный макинтош,— у Иоселиани по части вздорности и бессмысленности человеческого поведения глаз наметанный.
Главный герой фильма (Северин Бланше) к гробам пока не приценяется. Наоборот, его жизнь только начинается с увольнения с поста министра сельского хозяйства: в одной из первых сцен на пленэре он вручает призы каким-то победителям выставки достижений под громкое мычание многочисленных коров. Обилие коров и лягающихся ослов в кадре можно проинтерпретировать как намек, что народ для чиновников — скот, а можно и менее остросоциально, например, как отсылку к французскому названию фильма Иоселиани 1998 года "Истина в вине" — "Adieu, Plancher des Vaches", которое в данном случае хочется перевести "Прощай, родимое стойло". В той картине сам автор играл аристократа, совершающего побег из золотой клетки с собутыльником-бомжом, а в снятом пять лет назад "Утре понедельника" его лирический герой ни с того ни с сего бросал гудящий как улей родной завод и отправлялся в Венецию, не упуская ни малейшей возможности пропустить по стаканчику с людьми интересной судьбы.
Разделавшись в предыдущих фильмах с аристократией и с пролетариатом и уравняв их в праве сбежать от пресной повседневности, Иоселиани теперь обратился к прослойке госслужащих, которым тоже ничто человеческое не чуждо: министр в "Садах...", еще не дождавшись отставки, играет у себя в кабинете в карты, в случае чего прикрывая расклад картами географическими. Кажется, самая полезная вещь в министерском кабинете — изящной формы чесалка для спины, которая пройдет сквозным мотивом через весь фильм, как один из символов праздного времяпрепровождения. Оно видится режиссеру едва ли не самой полезной духовной практикой, спасающей от опасности идиотских механических манипуляций, которыми люди вынуждены оправдывать свою зарплату.
Впрочем, один из самых приятных элементов в кинематографе Иоселиани — это отсутствие понятия "зарплата" в его картине мира да еще та легкость, с которой возможные финансовые затруднения выносятся за скобки: обокрали в одном месте, накормят в другом. Вопрос "Сколько стоит?" в "Садах..." задает только один в высшей степени комичный и несчастный функционер, которому от уволенного министра досталась помешанная на безвкусных покупках жена. А для вольноотпущенного героя пошлые денежный и квартирный вопросы чудесным образом разрешает благостный и безмятежный Мишель Пикколи, блестяще дебютировавший в женской роли — старушки-матери, выдающей обездоленному герою немного наличности, ключ от квартиры (где, однако, не деньги лежат, а самовольно заселились чернокожие нелегалы) и сообщающей номера его кредиток, которые он запамятовал, жируя на казенных харчах.
Насколько преходяще заработанное благополучие, можно убедиться ближе к финалу, когда герой встречается на скамеечке в парке со своим преемником, вроде бы только что торжественно вступившим во владение просторным кабинетом, а теперь стреляющим сигареты в такой же демократично обтерханной курточке, как и у его опростившегося предшественника. Венцом свободного творчества бывшего министра вполне логично становится самогонный аппарат, выдающий чистую как слеза влагу. Ее герой уважительно подносит автору: Отар Иоселиани сыграл в своей картине про райские сады безделья вечно поддатого садовника, наигрывающего менуэты Моцарта и расписывающего стены жирафами в человеческий рост. Смотреть на это два часа, чтобы в итоге насладиться многофигурной композицией с бомжами под мостом, в которую идеально вписываются отхлебывающие из бутылок герой и автор, многим наверняка покажется скучным. Однако фильм скучен не более чем сама жизнь, прожитая Отаром Иоселиани по каким-то таким мудрым понятиям, последовательное соблюдение которых в итоге освобождает от необходимости соответствовать чьим бы то ни было ожиданиям.