Итак, к нобелевскому финишу пришел турецкий писатель Орхан Памук, последние несколько недель возглавлявший список фаворитов британской брокерской фирмы Ladbrokes, традиционно принимающей ставки на нобелевских кандидатов. То, что имя лауреата оказалось настолько предсказуемым, демонстрирует факт вообще-то уже известный: Нобелевская премия по литературе на сегодняшний день — факт жизни политической, а не жизни искусства.
Поэтому важными оказываются факторы сдержек и противовесов, а не маргинальные интересы литературы. Так что совсем не удивительно, что такие действительно большие и действительно живые писатели, как Филипп Рот и Марио Варгас Льоса, каждый по-своему изменивший представление о том, как и зачем пишутся книги, в списках брокерской фирмы если и значились, то где-то там в конце. А кандидатуры их с самого начала были, хоть и не без сожаления, признаны литературной общественностью как непроходные. В списках тотализатора, кстати, следом за Памуком шел проживающий во Франции сирийский поэт Али Ахмад Саид, слагающий стихи под псевдонимом Адонис. Его самое известное стихотворение (во всяком случае, именно оно возникает на экране практически каждый раз, когда имя Адониса забиваешь в поисковую строку Google) посвящено городу Нью-Йорку. Поэт сравнивает этот город с женщиной, которая держит в одной руке драную тряпку, символизирующую свободу и демократию, а в другой — удавку, предназначенную для всего остального мира.
Так что вообще-то с тем, что в итоге обладателем премии оказался Памук, нобелевский комитет можно только поздравить. Орхан Памук — писатель в основном хороший. А если иметь в виду, что премию он получил с формулировкой "За обнаружение новых символов столкновения и переплетения культур в ходе поисков меланхолической души его родного города", то есть в основном за многостраничное исследование города на Босфоре, а также собственной души под названием "Стамбул, город воспоминаний", то с фактом получения этим автором Нобелевки так и подмывает смириться. "Стамбул, город воспоминаний" — книга совсем хорошая. Там описан "стамбульский хюзюн" (специфический вариант печали, который неизменно охватывает человека на почти уже утративших величие и подлинность улицах Стамбула), там говорится о стыдной, но неизбежной тоске по империи (в случае Памука — оттоманской) и о "взгляде европейца", о том взгляде "чужого", которым всякий восточный человек нет-нет да и окидывает себя и свой народ.
Отдадим должное автору, в то время когда все это писалось, такие примирительные и во многом прозападные взгляды отнюдь нельзя было считать конъюнктурными. Воззрения мирового литературного истеблишмента и, соответственно, тех, кто вручает Нобелевскую премию, оставались левацкими, то есть неизменно, хоть и абсурдно предполагающими, что Восток может позволить себе не принимать и не понимать Запад, а вот Запад просто обязан поднапрячься, и понять, и принять. Так что подвергшийся у себя на родине гонениям за признанный им вскользь в интервью факт геноцида армян, Памук хоть вызвал на Западе всяческое сочувствие, но на флаг поднят отнюдь не был.
В этом, кстати, не было ничего несправедливого. Для искусства в целом Памук — явление нейтральное. Такие писатели нужны для создания питательного бульона литературы. Но они никак не представляют собой ее сущности. В них нет ни новизны, ни мощи.
Но для Нобелевской премии этого года что-то вроде Памука было необходимо. Причем необходимость эта росла по мере того, как приближалось время вручения премий. При только что закончившейся израильско-ливанской войне и никак не заканчивающихся иранских проблемах политическая ситуация настойчиво требовала фигуры компромиссной. Но именно компромиссной, а не такой, как вроде также упоминавшиеся в качестве претендентов Харуки Мураками или Милан Кундера, которые ко всему этому не имеют никакого отношения. Восточный человек по происхождению, европейский по образованию, способный и, главное, готовый понимать и тех и других, Памук оказался идеальной компромиссной фигурой нового типа. Вернее, нового времени — времени, когда такая солидная организация, как нобелевский комитет, уже совсем не может позволить себе никаких манифестов, кроме политических и при этом взвешенных куда точнее, чем любое заявление ООН.
Этот пусть не новый, но окончательно сейчас оформившийся нобелевский тренд для российской культуры (в смысле нобелевских перспектив) представляется весьма позитивным. Ведь когда собственно литература совсем окончательно и наглядно перестала быть смыслом этой премии, можно перестать комплексовать по поводу отсутствия у нас приличных авторов. Авторов у нас, может, и нет, зато мусульман и вообще людей восточной культуры очень много. Так что в принципе материал есть. И ведь кому как не нам описывать конфликт Востока и Запада не как противостояние, а как трудный путь к взаимопониманию. Что сейчас и требуется. Причем в Казани "переплетений культур" можно при желании найти не меньше, чем в Стамбуле. Да ведь и сам нобелевский лауреат в недавнем интервью Ъ заявил, что русских и турок многое объединяет, например, "их объединяет специфическое чувство потери". Это чувство потери на христианско-мусульманской почве оказывается очень востребовано.