юбилей музыка
Завершилась юбилейная неделя, посвященная 140-летию Московской консерватории. В ее последний вечер в Рахманиновском зале Алексей Любимов и Иван Монигетти играли Бетховена, а в Большом зале консерваторский камерный хор под управлением Бориса Тевлина исполнил довольно неожиданно составленную программу из хоровой музыки Дмитрия Шостаковича и Степана Дегтярева (1766-1813). СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ отправился слушать хор — и не прогадал.
С началом сезона то и дело возникает все более уверенное ощущение, что хорошие концерты обыкновенного рода — без торжественных поводов и не включенные в какой-нибудь фестиваль — у нас совсем перевелись. Более того, иные концерты умудряются прописываться сразу в нескольких фестивалях, благо юбилеев, к которым можно эти мероприятия подверстать, действительно немало. Вот, например, концерт хора Бориса Тевлина закрывал торжества в честь 140-летия Московской консерватории. Но это только с одной стороны. А с другой — он же оказывался частью новоучрежденного Осеннего хорового фестиваля. И круглых дат при этом отмечалось даже не две, а три, потому что помимо самих собой разумеющихся юбилеев Шостаковича и консерватории нежданно-негаданно вспомнили и о 240-летии Степана Дегтярева, одного из самых значительных русских композиторов конца XVIII века, автора, в частности, первой русской оратории "Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы", фрагменты которой в нынешнем концерте и звучали.
Из Шостаковича, которому уделили первое отделение, выбрали акапельный репертуар — не самый эффектный, но по-своему очень занимательный. Оставив в стороне два небольших "Вокализа" (из музыки к фильмам "Падение Берлина" и "Король Лир") и обработки народной песни "Как меня, младу-младешеньку", приходится предположить, что наибольшее значение в контексте концерта Борис Тевлин попытался придать восьми номерам из цикла "Десять поэм на стихи революционных поэтов". Возможно, из-за той неожиданной, почти игровой гибкости, которую Шостакович-стилизатор обнаруживает в этих "поэмах": все они — калейдоскопическое чередование эпизодов, отсылающих и к народно-церковной хоровой культуре (буквально от знаменных распевов до позднейших гармонизаций), и к авторскому хоровому письму композиторов XIX — начала XX века. В общем-то произведение как минимум интересное, однако в исполнении хора Бориса Тевлина оно звучало совсем уж недоосмысленным пастишем, причудливость которого только усугублялась текстами, которые, собственно, Шостакович клал на музыку,— жиденькими, безвкусными поэтическими текстами, где штампованными фразами то клянутся гонители-поработители, то оплакиваются жертвы, павшие в борьбе роковой. Для такого материала хору, пожалуй, не хватало тонкости и, может быть, даже отстраненности. Не говоря уже о том, что теноры и альты почти стабильно звучали глухо и с нечистым тембром.
Симфонический оркестр Московской консерватории под управлением Анатолия Левина, который во втором отделении исполнял вместе с тем же хором и певцами солистами фрагменты из вышеупомянутой оратории Дегтярева, демонстрировал куда больше технических проблем: моментов, когда музыканты играли чисто и вместе, была сущая щепотка. Но ни катастрофическая игра консерваторских студентов, ни довольно скромное качество, показанное солистами (сопрано Светлана Айзалова, теноры Сергей Спиридонов и Сергей Романовский, бас Григорий Соколов), не помешали музыке "Минина и Пожарского" произвести впечатление почти что шока.
Премьера оратории, главными героями которой являются помимо титульной пары чувствительная супруга князя Пожарского и Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиевой лавры и идейный вдохновитель антипольских народных ополчений, состоялась в 1811 году. Поверить в это, с одной стороны, сложновато: музыка Степана Дегтярева, ученика Иоганна Фациуса и Джузеппе Сарти, с этой эпохой плохо увязывается, настойчиво просясь куда-нибудь в 1780-е. С другой стороны, если с этим смириться и смотреть на Дегтярева только как на композитора моцартовской эпохи (а не бетховенской), то можно только удивляться: почему эта музыка до такой степени малоизвестна, почему ее не слушают, допустим, в школе наряду с теми же Моцартом и Бетховеном? Классицизм Дегтярева мало того что не боится сравнений с лучшими европейскими образцами, это совсем не "Мой миленький дружок, прелестный пастушок", совсем не нелепо-трогательный раритет, а музыка подчас неожиданной силы, мастерская, яркая, захватывающая. Причем, как можно видеть, в любых исполнениях — если бы иные фрагменты "Минина и Пожарского" превратились бы в популярные оркестровые шлягеры (чему объективных препятствий не видно), это было бы на пользу ровно всем.