Рассказывает Федор Павлов-Андреевич
Я и всегда раньше хотел побывать в Пондичерри, но смущало то, что туда не долететь. То есть, конечно, долететь, но как! Две ночи в пути, пять самолетов, нет уж, до свидания. Но вот в направлении Пондичерри вдруг залетали самолеты — то есть их все равно нужно два, но все же не пять, и не две же ночи. И я, недолго раздумывая, сел и полетел — туда, где почему-то посреди дремучей Индии все говорят по-французски и где цветет в окруженьи обезьян и трех всеиндийских запахов (запах куркумы, запах сандала, запах смерти) такой отличный микро-Париж. Там надо побывать, чтобы понять, зачем на земле нужны две эти страны — Франция и Индия, эти два языка — тамильский и французский, эта гремливая смесь — католического с ведическим, и этот единственный в мире способ говорить по-французски — с южноиндийским акцентом.
Про Пондичерри в Москве знают только некоторые йоги. Ну, например, йог Саня, с которым я неожиданно встретился в самолете Emirates, летя из Дубая в Мадрас. Саня летел на йоговую конвенцию — в городок Пондичерри, про который он только понимал, что это в Индии и что если, прилетев в Ченнай, на каждом углу будешь спрашивать "Where is the way to Pondy?", то все все поймут (и объяснят). У меня был слегка другой бэкграунд. Я мечтал про Понди года три, мне знающие люди давно рассказывали про французскую колонию посреди Индии, потерянную между городом с самым длинным на свете называнием Тривандрамтапурам (штат Керала) и Мадрасом (столица штата Тамилнад, теперь переименован в Ченнай).
Почему я сказал: "потерянную колонию"? Потому что французы и правда ее потеряли. Позже, чем англичане свои индийские земли,— потому что французы никогда не бесили индийцев своими terms and regulations и потому что Понди всегда была маленьким клочком посреди английского могущества. Французы ушли из Понди в семидесятых — но ушли понарошку. На самом деле они все еще там. Потому что рикши говорят вам "merci" и "a tres bientot". Потому что всякая улица там называется "rue", а магазин — "le boutique". Потому что в отеле De l`Orient подают le petit dejeuner, а на вилле Patricia и вообще весь завтрак — ломаный багет, мармелад и мелкий-мелкий кофе, прямо как в парижском Le Bristole.
Пондичерри — чистой воды сказка. Правда, вода в Индийском океане у побережья Понди нечистая и для купанья не годится. Индийцы вообще не фанаты плавать. Не умеют. Забегают прямо в одежде группами по 20 человек, брызгаются, как дети, визжат и бегут обратно — но это в Гоа, а в Пондичерри не плавает никто. Мутно. На пляж надо ехать подальше, за Ауровиль.
Ауровиль легко найти по красной глине, туда ведет ярко-красного цвета разбитая дорога. И уж на что Понди странное место, но Ауровиль — самый настоящий поселок-фрик. Такое общее дитя хиппи-идеалистов 60-х и индийских мистиков крыла Шри Ауробиндо. Про Шри Ауробиндо рассказывать не буду, сами знаете (если интересуетесь), но в целом история запутанная; у Шри была ученица и соратница по имени The Mother — на Руси такое обычно называется словом "старица",— которая после смерти Ауробиндо стала отдельной святой при жизни. Святой ее признали преимущественно европейцы, посвятившие себя ауробиндизму и жизни в землях Тамилнада. В семидесятых, следуя заветам Шри, Mother и ее последователи принялись строить Matrimandir — храм от чистого сердца из чистого золота, который придумала Mother. Сама Мать при всем при том сурово отрицала себя в качестве божества и требовала посвятить храм не себе, но Глобальному Разуму и Вселенской Мудрости. Однако, видимо, недосмотрела — сразу после ее смерти храм получил свое нынешнее название (храм Матери, Матримандир), а ее портретами быстро-пребыстро завесили все свободные стены. Тем временем прихожане, подзуживаемые посмертной материнской волей, стали сдавать золото. Оно потом переплавлялось в гигантские пластины, и со временем жертвенного злата скопилось на целый купол храма — так что уже в будущем году Матримандир, похожий на елочную игрушку, такой себе золотой шар, мощнейшим образом наконец-то откроется (по разным причинам открытие откладывается уже лет 20).
В Ауровиль сложно просочиться. Надо записываться, держать экзамен и чуть ли не выучивать наизусть краткую выдержку из устава общины. Что уж говорить об экскурсии к пока еще строящейся материнской плате (т. е. храму) — туда вообще пускают исключительно тех, кто умеет по-правильному медитировать, и вот этим редким людям уже разрешается посидеть под великим Banyan-tree невдалеке от храма. Правда, при построении фильтров и блокпостов вокруг храма не была учтена наглость отдельных человеческих особей. Сообщая всем охранникам и проверщикам совершенно разные завиральные вещи, я проник к золотому храму и даже потрогал золотые пластины, приготовленные к приклеиванию на крышу храма,— вблизи они какие-то мутноватые, ничего интересного. Правда, попытка медитации под Баньяном не удалась — на этом этапе художественной самодеятельности я был жестко вычислен слугами Матери и выдворен за пределы Ауровиля. Думаю, я им просто не подошел по возрасту: всем медитирующим в среднем было немного за 45, и все они имели одинаково чудный вид — на Руси такое обычно называется "впадать в прелесть".
Но вы-то езжайте в Ауровиль. Особенно если, разъезжая по Индии, вы в принципе планируете навестить Сай-Бабу (у себя в ашраме этот похожий на Карлсона милый кудрявый дедушка материализует из воздуха разные там перстни) или, скажем, общину Ошо (который, как хорошо известно, при жизни коллекционировал "Роллс-ройсы"). Я не планировал. Поэтому Ауровиль у меня получился короткий и смешной — будучи выгнан оттуда, я сел на залихватски усатого лихого моторикшу и через 20 минут подпрыгиваний по красной глине попал обратно в чудесный город Пондичерри, где меня ждали трое: Жюли, Паскаль и бокал шардоне.
Паскаль этот — никакой на самом деле не Паскаль. По крайней мере, с внешней точки зрения ему стоило бы называться, скажем, Рабиндранатом или Сатьяджитом. А вот его галломанские родители решили иначе. Мама была наполовину француженка (индийскую половину ей обеспечил брахман-отец). Папа — чистый индюк. В общем, в возрасте пятнадцати лет вместе с остальными покидавшими Понди французами Паскаль был увезен в Париж. Там он рос, учился, и там встретился со своей Жюли, которая пилила-пилила мужа и допилила: когда обоим ударило сорок, эта индо-галльская семья бежала обратно в Индию. В Понди они открыли отель. На вилле Patricia сдается всего шесть комнат. Каждая комната — дичайшая смесь сказок Шарля Перро с "Махабхаратой" (и еще если все это умножить на Шахерезаду). В моей, например, комнате рядом с колониальной мебелью (которая когда-то, наверное, казалась зверским китчем, зато теперь смотришь и думаешь: красота красот!) жили индийские подушки, французский балдахин над кроватью, страшное количество дев марий, будд, святых женевьев, шив и даже одинокие фаянсовые наполеон с жозефиной, ну вот, а еще десять разных люстр, ламп, торшеров, бра и светильников, тяжелые средневековые двери и белый сводчатый потолок высотой метров шесть. Короче говоря, у меня был свой дворец — внутри виллы Patricia (стоил дворец долларов 25 в сутки с завтраком). Моя комната имела свое отдельное патио. О это патио! Там обитали какие-то шебуршащие тени, цвели ночные цветы на дивных кустах, пели выжившие из ума старые птицы, которые от древности потеряли память (но не голос), и стоял краснодеревянный столик под алым абажуром и пять кресел в подушках, после чего как же мне стало жалко, как жалко, что мы вдвоем с девушкой Сашей не можем сидеть на всех сразу креслах, что да, мы промахнулись, мы не позвали с собой в Понди всех друзей, и что нельзя сейчас вот так вот взять и сыграть "в мафию", а то и в страшную игру "Truth or Dare" (Правда или желание), после которой у людей часто происходят перемены в судьбе. А можно было бы. Это патио было как раз для такой игры.
Игра во Францию — вот чем занимается этот южноиндийский город. В Понди есть даже свой Монмартр и свой Sacre Coeur, куда, в отличие от исконной парижской горы, не въедешь на машине, а надо карабкаться и карабкаться, откупаться от обезьян (для этого с собой берутся бананы), отбояриваться от обитающих на святой горе брахманов, получать пятно красной краски в лоб и думать, сколько еще витков сделает эта трудная тропинка (вся в торчащих острых камнях) и сколько еще смертных грехов можно искупить, карабкаясь и карабкаясь, не сходя с пути. На вершине, в самом конце почти двухчасового залезания на гору, ее победителей ждет нечеловеческой красоты вид и последний брахман, который скажет священные слова на санскрите и, если не увернуться (а зачем?), слегка пометит ваш лоб пеплом. А потом вниз, вместе с солнцем. Вниз — это быстро.
Вечером надо идти ужинать в Hotel de l`Orient. Там тоже, как на вилле Patricia, шепчут какие-то тени под холодными сводами и может прошелестеть летучая мышь. И там нечеловечески вкусно.
Подождите за дверью, перец и карри, отдохни, куркума, победную песнь тут поют улитки с фуа-гра, но и на мою вегетарианскую долю выпадает/нападает на меня что-то вкуснейшее со шпинатом и разными сырами, я себе больше не хозяин, прошу добавки, Саша хочет здесь остаться жить, ну и в это время за соседним столом маленькая красивая француженка кормит одной тарелкой лукового супа двух одинаковых девочек двух лет, девочки немного едят, потом немного бегают кругами, завывая аки киты, маленькая француженка разговаривает с нами с Сашей через стол, перекрикивая вой дочерей: "Да-а-а, тут вот так! Еще мой дедушка в своем дневнике про это место писал, представляете!" Маленькая красавица оказывается директором Французского культурного центра в Дели, а сюда она убежала из делийского дыма и духоты, и чтоб маленьким девочкам было где бегать и выть: "В Дели они одичали, ели руками, кошмар". Кошмар. Даже будучи двухлетней дикой девочкой, в Пондичерри хочется есть вилкой и ножом, потому что в Hotel de l`Orient весь французский звучит, как будто он язык только Пруста (только Селина), а не какого-нибудь там Мишеля Уэльбека и рэпера MC Соляра.
И всегда во всех французских ресторанах Пондичерри, елки-палки, свежая спаржа.
Потом летишь обратно, опять два самолета, опять Дубай, а ведь в Emirates стюардессы со всего мира, и вот это что — издевательство, да? — в роскошном здешнем бизнес-классе, где ты — шейх, а самолет — твои шейховы покои, вдруг откуда ни возьмись две стюардессы, индийская (с приятным именем Swastika на бэдже) и французская (Virginie), по очереди мне приносят masala tea и тут же к нему круассан. Откуда у них все это взялось? Что за чудеса? Да, правда. Я уже скучаю по моему Понди. Я обещаю дома тренировать две вещи: индийский акцент во французском и еще такой жест: oh-la-la с бомбейским покачиванием головой (покачивание по-индийски значит просто "да").
Короче говоря, мы позовем с собой друзей, мы поселимся на вилле Patricia, мы сыграем там в свою любимую игру. И когда-нибудь потом, сто лет спустя, вернемся туда тенями.
Кто запретит?