После решения Верховного суда капитан ЭДУАРД УЛЬМАН ответил на вопросы корреспондента Ъ ЕВГЕНИЯ Ъ-МЕЗДРИКОВА.
— Как вы оцениваете решение Верховного суда о том, что ваше уголовное дело должны рассматривать не присяжные, а профессиональные судьи?
— Я не испытываю доверия к профессиональному суду. У меня была возможность столкнуться с работой судей во время пребывания под стражей. С момента, как у подсудимых появилась возможность обжаловать решение прокурора о заключении под стражу, практически каждое решение о продлении срока содержания было нами обжаловано. На тот момент я не имел даже паспорта РФ, не говоря уже о загранпаспорте, но основным мотивом принятия решения о содержании под стражей было наличие у меня возможности скрыться за границу. И еще. Было четверо обвиняемых, в том числе и я. В то же время человек, отдавший мне приказ (руководитель операции полковник Плотников.— Ъ), фигурирует в деле лишь как свидетель. Но ведь обвиняются еще и лейтенант Александр Калаганский, и прапорщик Владимир Воеводин. О том, что они были назначены в подгруппу уничтожения не своим решением, известно всем. Лицо, отдавшее приказ об их включении в подгруппу, то есть я, известно. В случае если бы они отказались выполнять приказ, я имел право заставить их с помощью оружия. Это и они сами подтверждают, и свидетели, то есть остальные члены моей группы. Тем не менее обвинение с них не снято. Вот вам живой пример. Как говорится, умному достаточно. Уверен, что профессиональный суд вынесет обвинительный приговор. Я буду готов его обжаловать.
— Вас дважды оправдал суд присяжных. Ваши соратники называют назначение третьего суда насилием над правосудием. Вы согласны с этим?
— Нет, это не насилие. Я для себя сформулировал такое понятие, как правовой террор в отношении военнослужащих.
— Чувствовали ли вы поддержку российского общества в ходе этого процесса?
— Единственный раз, когда я столкнулся с другим отношением, это недавний митинг в Бурятии. Там меня нашла бабушка, окликнула у трибуны, навела палец и выкрикнула: "Мерзавец!" После этого очень технично исчезла. Гораздо чаще случалось, что люди обсуждали со мной ситуацию и высказывали свое возмущение тем, что происходит в отношении Ульмана, даже не зная, с кем разговаривают. Такую неожиданную поддержку я встречал в аэропорту, в поездах, на железнодорожных вокзалах. Много где встречал.
— Изменилось ли за время процессов отношение к вам со стороны сослуживцев, командования части?
— Как может служиться, когда ты полгода проводишь в судебном заседании, а потом приезжаешь и начинаешь служить? Тяжело. Но сослуживцы поддерживают. Руководству тяжелее, потому что оно может в частном порядке выразить одобрение, а в целом не допустить участия военнослужащего в общественном или политическом движении. Вообще, армия старается подальше от скандалов держаться. Но реакция абсолютного большинства армейцев, да и в целом сотрудников силовых структур — возмущение.
— Вам ни разу за это время не хотелось снять погоны?
— Как офицер, я был воспитан так, что, если ты выполняешь боевую задачу, ты полностью испытываешь доверие к командиру, и точно так же воспитывал подчиненных. Может быть, мне везло, но, как правило, я служил с нормальными командирами, очень грамотными. В данном случае я столкнулся с исключением, с командиром, который отказывается от своего приказа. Но исключение обычно подтверждает правило.