Перед московским концертом ПЬЕР БАСТЬЕН побеседовал с ИРИНОЙ Ъ-КУЛИК о роботах, электронной музыке и дадаизме.
— Ваш механический оркестр — это музыкальный инструмент или же визуальная инсталляция?
— Мне комфортнее, когда звук остается как бы на заднем плане. Но я все же воспринимаю себя как музыканта, а не как представителя современного искусства. Художник на моем месте создал бы уже 20 различных миров, а мне интересно исследовать один-единственный мир. Я меняю музыкальные композиции, а не картинку.
— Вы ищете новые звучания или новые способы производить звук?
— Я придумываю новые процессы. Например, в последнее время я начал работать с моими машинами вручную — но вы не столько услышите это, сколько увидите. Раньше я просто запускал мои машины и смотрел, как они играют. А теперь я сам взаимодействую с ними, вхожу в сконструированный мною мир — правда, в полный рост я там все же не помещаюсь. На экране, куда проецируется картинка с камеры, снимающей наш концерт, вы увидите только мои пальцы.
— Откуда пришла идея вашего оркестра — из музыки, из искусства, из литературы?
— Отправной точкой была все же литература: я начал конструировать мой оркестр после того, как прочел французского фантаста и предтечу сюрреализма Раймона Русселя, писавшего очень необычные романы, состоящие почти сплошь из описаний всяких невероятных изобретений. В изобразительном искусстве для меня, наверное, был важен дадаист Франсис Пикабиа с его механоморфными картинами. Собственно музыкальные влияния не были решающими. Хотя, несомненно, для меня много значит минимализм — знаете, все эти оркестры, которые играют немного как машина, как, например, оркестры у Стива Райха. В последнее время слушаю я в основном электронную музыку — именно она сейчас наиболее изобретательна ну и потому что у меня там много друзей, например Афекс Твин. Единственное, чего мне не хватает в электронной музыке,— мы никогда не видим, как именно она делается, например, как работает диджей. Между тем сами вращающиеся винилы, которыми он манипулирует,— очень красивая вещь. Марсель Дюшан, например, когда-то сделал работы с вертушками для пластинок — "Роторельефы". Странно, что никто из диджеев не вернулся к его идее. А вот те видеомиксты, которые сопутствуют электронной музыке, я не понимаю — мне никогда не удалось понять, как связаны звук и изображение.
— Кто-то из деятелей электронной культуры сказал, что дело в том, что и музыка, и виио созданы на одном и том же компьютере и при помощи схожих программ.
— Тогда мы становимся игрушкой в руках инженеров, которые изготавливают компьютеры. А именно этого я хотел бы избежать. Это не имеет ничего общего с интересующим меня исследованием механической, роботоподобной музыки, с которым пока очень мало кто работает.
— В Японии существует целый оркестр роботов.
— Это может быть очень интересно. Но все зависит от того, что именно эти роботы играют. Их ведь могут заставить исполнять Моцарта — и это будет свидетельством полного отсутствия воображения. Зачем роботу играть Моцарта? Зачем заставлять его подражать живому музыканту, ведь он может сыграть то, на что неспособен ни один человек? У робота ведь может быть не 10, а 20 или 40 пальцев, и писать для него нужно какие-нибудь небывалые фортепьянные концерты для 40-палых музыкантов. Моя музыка — это скорее нечто противоположное. Мои машины могут сыграть гораздо меньше, чем живой музыкант. Именно поэтому я играю с ними охотнее, чем с людьми. Люди играют слишком много — они знают слишком много музыки, они стремятся показать свое умение. А машинам не надоедает играть три ноты десять минут подряд.
— Но вы все же работали со многими примечательными людьми, как музыкантами так и художниками. Каким образом им удалось вписаться в вашу механическую утопию?
— Каждый раз эти взаимоотношения складывались по-разному. С художником Пьерриком Сореном нас сближает общее несколько дадаистское мироощущение, чувство смехотворности мира и в то же время желание делать очень простые и в то же время волшебные вещи — знаете, как в старых фильмах Жоржа Мельеса, которые мы оба очень любим? С музыкантом и композитором Паскалем Комеладом, с которым я сотрудничал скорее как один из музыкантов его оркестра — он только один раз играл вместе с моими машинами, нас объединяет столь редкий в современном мире интерес к нестандартным оркестровкам. А Алексей Айги, с которым мы не в первый раз выступаем сегодня,— один из крайне редких музыкантов, который, несмотря на все свое классическое мастерство, готов играть вместе с моими самодельными машинами, играющими заведомо плохо.