«Животным нечего делать на линии фронта»

Большинство занятых в некоммерческом секторе — женщины. Но как они, занимаясь благотворительностью, зачастую справляются с совершенно «неженскими» задачами — такими как, например, вывоз кошек из зоны боевых действий в Донецкой и Луганской народных республиках? Об этом, а также о том, как животные оказываются брошены на линии фронта, с какими сложностями сталкиваются волонтеры, которые им помогают, и зачем это делать, “Ъ” поговорил с руководителем донецкой НКО «Кошкин Дом» Евгенией Михайловой.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

О том, как все началось с «домашнего приюта»

— Как вы начали заниматься помощью бездомным животным?

— Можно сказать, случайно. Много лет назад мы подобрали новорожденного котенка, который остался один в запертом подвале многоквартирного дома и пищал на весь подъезд. Родившая его кошка выбралась оттуда и куда-то исчезла, видимо, погибла. Его надо было вытаскивать — искать, где вход в подвал, выламывать дверь. Но кончилось все хорошо, мы смогли его выкормить без матери и потом он прожил у нас 20 лет.

Потом нам стали встречаться другие коты, которым была нужна помощь. Мы жили в поселке Еленовка под Донецком, откуда я каждый день ездила в город на работу по трассе, где регулярно выбрасывали домашних котов. Я их подбирала, и мы вместе с семьей их выхаживали. Постепенно стали таким домашним приютом, где одновременно могло жить до 20 кошек.

— Ваши близкие не были против того, что их дом стал «домашним приютом»?

— Нет, мы все — я, моя мама, дочь, муж — как-то восприняли постепенное появление такого числа животных в нашей жизни как должное. Я получила второе высшее образование по специальности «ветеринарный врач», чтобы иметь возможность оказывать им помощь дома, дочь тоже впоследствии выбрала эту профессию.

Постепенно число наших подопечных росло, и к началу СВО у нас в доме жило уже примерно 100 животных. Они могли свободно входить и выходить из дома, перемещаться по участку.

— Но ведь Еленовка расположена довольно близко к линии разграничения, наверняка еще в 2014 года были какие-то обстрелы. Почему вы не уехали?

— Мы с дочерью уезжали на год в Санкт-Петербург, но с животными оставался мой муж, часть в Донецк забрала моя мама. В эвакуации пробыли недолго — тянуло домой. В течение следующих лет мы как-то, наверное, можно сказать, адаптировались, как и другие люди, которые оказались вдруг в непосредственной близости к зоне боевых действий. Все знали по звуку, по каким-то другим признакам, что летит, куда летит и что делать. Как-то жили. Хотя один раз к нам на территорию залетела мина, 25 кошек тогда у нас погибло.

Но летом 2022 года мы перебрались в Донецк — дома уже не хватало места для спасаемых животных. Мы поняли, что приют выходит за рамки домашнего и проект помощи фронтовым животным будет развиваться. Мы организовали сбор, взяли заем и выкупили четырехэтажное здание бывшей мини-гостиницы в Куйбышевском районе города. С этого момента животных стало уже гораздо больше, благодаря помощи простых людей мы можем их содержать, лечить и, главное, пристраивать в новые семьи.

— В городе было безопаснее?

— Ну, как сказать. Донецк же украинские войска начали обстреливать постоянно. Сейчас тоже «падает» часто.

— Вы помните первых животных, которых вы спасли уже после начала СВО?

— Да, это были коты из Мариуполя, в середине марта мы их забрали. Дальше — больше. Город — разбитые многоэтажки, вокруг которых сидят коты и бродят раненые собаки. Только из района вокруг «Азовстали» мы вывезли примерно 120 котов. Это много времени заняло — им надо было создавать точки подкормки, чтобы они привыкали опять к людям, к тому, что их кормят в определенное время, выходили бы из своих укрытий.

— А как вас пускали в город? Вы же не были тогда зарегистрированы как НКО, насколько я понимаю?

— Да это и не требовалось. На тот момент заезд на линию боевых действий не требовал никаких особенных разрешений. Ты приезжаешь на блокпост, показываешь паспорт, документы на машину — тебя пропускают на твой страх и риск. Мы довольно быстро с военными там нашли общий язык. Машина же от нас шла пустая — вот мы и привозили еду, лекарства для оставшихся жителей, обратно возвращались уже с животными.

— Это и сейчас так? В других населенных пунктах?

— Нет, постепенно нам стали отказывать во въезде все чаще. Где-то это связано с тем, что появляется больше структур, которые пытаются как-то администрировать территории, меняются правила. Например, до начала сентября 2022 года мы без проблем заезжали в Попасную. Потом местная администрация издала указ о том, что въезд в город запрещен, и мы только от корреспондентов, которые приехали снимать наш приют, узнали, как работает новый порядок выдачи разрешений на въезд. С большим трудом получили согласование, ведь далеко не все понимали важность работы с животными. Нам надо было ехать в Луганск, договариваться, брать сопровождение военного. Такая же ситуация была и в Авдеевке — у нас уже есть регистрация, мы НКО, у которого в перечне функций указан «вывоз животных из зоны боевых действий», но четкого механизма согласования работы на освобожденных территориях нет.

О животных на фронте

— Как получается, что животные, если мы говорим о домашних питомцах, оказываются в зоне боевых действий одни?

— Понимаете, эвакуация людей с территорий, к которым приближается линия фронта, не предполагает вывоз животных. Их нет возможности везти, их некуда поместить в тех пунктах временного размещения, куда привозят людей. Ну куда, например, деть двух овчарок, если их хозяйке полагается койка в общем зале? Люди тогда должны вывозить их сами — сами искать машину, сами искать жилье, где их примут с домашними питомцами. Не все знают, как это делать. Другой случай — люди хотели, но не успели забрать своих животных, потому что были вынуждены эвакуироваться в спешке. Опять же кот или собака, услышав звуки обстрелов, взрывов, могут убежать от хозяев и потеряться, даже если они сами продолжают жить на прежнем месте. Ну, кто-то, увы, вполне сознательно оставляет своих питомцев.

Был такой случай в Голой Пристани после того, как ее затопило водой во время разрушения Каховской ГЭС. Мы приехали туда спасать животных, и вот идем по улице по колено в воде, смотрим, не сидит ли где-то кошка или собака, которой нужно помочь спуститься с чердака. В одном дворе муж с женой собирают вещи, садятся в машину — а вокруг них бегают белая кошка с маленькой собачкой. Я спросила, не собираются ли они брать животных с собой, ответили, нет, не до животных, пусть они как-нибудь сами. И сели в машину и уехали, а я с этими двумя, с кошкой Белкой и собакой Кнопкой, на руках осталась. Мы потом обеих забрали, потом вместе в одну семью пристроили.

— Да, есть такое мнение, что животные, в отличие от людей, как-то могут адаптироваться к обстрелам и большого смысла спасать их нет. Так ли это?

— Ну, это, конечно, ерунда. Животным нечего делать на линии фронта. Наоборот, они более чувствительны к звукам, чем люди,— представьте, какой ад для них находиться в шуме выстрелов, взрывов? А если боевые действия уже закончились, город уже разрушили, то в нем нет людей, а значит, нет и пищи для них. Кроме того, помимо соображений гуманизма есть и одно практическое — скопление бездомных невакцинированных животных всегда повышает риски распространения инфекций, опасных для людей, например бешенства.

Опять же а если техногенная катастрофа, как было с прорывом Каховской ГЭС? Там кошки, которых не забрали хозяева, сидели на заборах, на столбах по несколько дней. Представьте себе — у вас под ногами жердочка, нет ни воды, ни еды, а вокруг потоп. Мы когда их с таких насестов снимали, они на ногах не стояли, падали от усталости и измождения. Больше двухсот кошек мы тогда вывезли из затопленных поселков.

— Могу себе представить, что в этом случае вы думаете про идею отправлять кошек в окопы для ловли мышей, на нашествие которых российские военные жаловались осенью…

— Ну, мы, что, кошек мобилизуем? Это просто большая глупость, которая идет от незнания. Далеко не все домашние кошки интересуются мышами, далеко не все из них готовы будут их ловить в обстановке блиндажа или окопа. Да и сколько они их поймают? Одну-две для развлечения? А там же десятки мышей — и надо ставить мышеловки.

— Если животное оказалось в зоне боевых действий, его единственный шанс — это вы? Или кто-то еще занимается их вывозом?

— Нет, не только мы. Довольно много животных подбирают военные — думаю, что почти в каждом блиндаже устроен кошатник. Они о них заботятся, кормят. Бывают и более экзотические. У одного военного в блиндаже и домашняя крыса жила — мы его по телефону консультировали насчет ее состояния. Другое дело, что военные не могут с животными жить все время — их перебрасывают с места на место. Если они в этот момент к нам обращаются, мы всегда приезжаем забрать от них животных. Просто далеко не все знают о такой возможности.

Некоторых кошек нам передают монахи Свято-Успенского Николо-Васильевского монастыря. Он сильно пострадал от обстрелов украинской армии, многие послушники переехали, но часть еще живет там. Там батюшка благословил помощь животным, поэтому матушка Анисия подкармливает приходящих котов, приручает их, потом их забираем мы.

Там, где нет боевых столкновений, только обстрелы, там, конечно, какие-то люди остаются. Кто-то из них кормит на свои деньги бездомных животных, животных, которые остались от уехавших соседей. Им мы можем привезти корм, лекарства. Мы, к сожалению, не можем вывезти всех, мы вывозим самых слабых, тех, кто нуждается в лечении, которого нет в доступе.

О транспортировке животных

— На чем вы вывозите животных? Как это организовано?

— Ну, на машине, раньше на обычной, теперь у нас бронемобиль, который нам одолжили. Недавно приняли решение, что нам нужен портативный рэб, организовали сбор, купили, установили.

— Бронемобиль? От чего он может защитить?

— От последствий разрыва снаряда, от осколков, например. Но, конечно, на 100% гарантировать безопасность тех, кто будет в машине, невозможно. Тот же рэб тоже не абсолютная гарантия защиты от дронов, они совершенствуются, начинают работать на новых частотах. Уже есть дроны, от которых наш рэб не поможет,— например, «Валькирия», «Баба-Яга».

— А используете ли вы какие-то опознавательные знаки, чтобы обозначить, что вы гражданские, волонтеры? Ведь оператор дрона видит, куда он летит и с чем может столкнуться.

— А это уже не играет роли. Вон под Олешками можно хоть 100 обгоревших гражданских машин найти — ничего не помешало украинским операторам дронов сбросить на них боеприпас. Или, например, недавно, отец Диодор с несколькими монахами из монастыря поехал в Волноваху и нам котика повез по случаю. Пока они ехали, их машину атаковал первый дрон, хорошо, монахи успели убежать в лес рядом. А на их машину продолжили сбрасывать боеприпасы, хотя уже точно видели, что это священнослужители в облачении. Чудом наши военные успели вытащить из машины кота — мы его потом забрали. Отличный рыжий кот, уже в новой семье в Донецке живет.

— Атаки дронов с самого начала СВО были? Или все-таки позже? Раньше ведь вы на обычной машине выезжали…

— Наверное, активно на гражданских дроны начали охотиться примерно с осени 2022 года. Но это же не только вопрос выбора гражданской или военной цели, это еще зависит и от объема производства дронов. Понятно, что сейчас Украина создает их в больших количествах, чем раньше.

Я помню, как мы поехали вывозить животных после прорыва дамбы на Каховской ГЭС, когда начало затапливать Новую Каховку, Алешки, Голую Пристань. Тогда мы приехали, как помню, привезли резиновую рыбацкую лодку, сели на берегу, посмотрели на воду — и поняли, что на ней мы далеко не уплывем. В итоге плавали за животными на катере — и по гражданским лодкам тогда еще не били. А вот по красным лодкам МЧС, которые тоже занимались эвакуацией людей,— пожалуйста.

О медицинской помощи

— У вас ветеринарное образование. Значит ли это, что вы можете оказать поступающим вам животным всю необходимую помощь?

— Узкоспециализированную помощь пока оказать не можем. Извлечение осколков из позвоночника и другие сложные операции пока нам не под силу. Но мы, переехав в наше новое здание в Донецке, поставили себе целью сформировать собственный медицинский кабинет, чтобы большую часть, скажем так, стандартных процедур оказывать самим. 80% животных, которым нужно лечение, мы лечим сами. У нас есть обычный рентген и стоматологический ветеринарный. Мы сами берем анализы на инфекции и биохимические показатели. Сами кастрируем и стерилизуем, проводим операции по ушиванию ран, ампутации, собираем сломанные кости. Понятно, что иногда требуется вмешательство, опыта проведения которого у нас не было,— в этом случае мы едем в Ростов в клинику доктора Кротова. Туда, например, мы летом возили собаку Люсю, которой осколком от снаряда оторвало часть челюсти, там ей сделали, можно сказать, реконструкцию. Недавно там же оперировали собаку, у которой нашли пулю в позвоночном канале.

В Ростов мы также отвозим животных, которые требуют долгого и сложного ухода — почасового кормления, введения препаратов. У нас нет такого количества людей для этого. По сути, все сотрудники приюта — это команда из пяти человек, постоянно живущих в приюте, и приходящие котоняни.

— Есть ли какие-то проблемы с лекарствами?

— Понятно, что в ветеринарных аптеках в городе не все есть, да и ездить по разным точкам в городе рискованно, можно попасть под обстрел. Поэтому мы что-то заказываем, что-то привозим из Ростова, из Москвы. Редкие препараты помогают найти в других городах волонтеры, с которыми мы общаемся.

— С какими повреждениями, болезнями чаще всего к вам попадают коты?

— Чаще всего фронтовые коты страдают от поноса и обезвоживания, потому что и нормальный корм, и нормальная вода там, где идут бои, становится дефицитом. Много зараженных инфекциями — от тех же мышей, у многих блохи, гельминты, потому что никто их не обрабатывает. На фоне стресса у некоторых начинаются аутоиммунные болезни, например воспаление зубов и десен.

— А осколочные ранения?

— Нет, таких историй не очень много. Не потому, что животные обладают каким-то особенным умением избегать обстрелов, нет. Просто раненых котов и собак у нас меньше шансов найти, они забиваются в какие-то укрытия и там умирают. Но, конечно, если такое животное видят люди, они стараются ему помочь. Вот недавно нам привезли кота, которому осколком срезало ухо — ничего, обработали, пришили. Недавно одну собаку посекло осколками от снарядов при обстреле Киевского района Донецка — люди рядом увидели, позвонили нам, позвонили в донецкий приют «Четыре лапы». Мы в итоге договорились, что она к ним поедет, все-таки они больше собаками занимаются, а мы кошками. Но были готовы, если нужно, ее прооперировать.

О пристройстве

— Что происходит после того, как кот или кошка пролечились у вас?

— Начинается процесс пристройства. То есть он в каком-то смысле начинается, как только животное к нам попадает. Мы за ним наблюдаем, пытаемся определить возраст, характер, если оно поступает с улицы и никаких данных о нем нет. Делаем описание, делаем фотографии, выкладываем пост в наш телеграм-канал «Кошкин Дом Донецк», ждем откликов, потом собеседуем потенциальных укотовителей. Нам важно, чтобы котик и семья действительно друг другу подошли, чтобы они смогли жить вместе и быть счастливы. Важно, чтобы люди понимали — они берут не игрушку, они принимают в семью хвостатого беженца. Он будет бояться каких-то вещей, у него, скорее всего, возникнут проблемы со здоровьем, о которых мы сейчас не знаем. У людей должны быть возможность и желание иметь дело с такими сложностями.

— А сколько котов поступает к вам и сколько вы успеваете пристроить?

— В среднем в месяц, если нет какой-то особенной ситуации, в приют приезжают 60–80 котиков, примерно столько же уезжает дальше к будущим хозяевам. Одновременно у нас может находиться 150–160 животных.

— Вы отправляете котов в разные города — куда чаще всего уезжают? И сколько их уже уехало?

— По нашим подсчетам, с начала СВО мы вывезли из зон боевых действий и передали в семьи более 3 тыс. котов. Чаще всего уезжают в Москву. Много котиков уехали в сибирские города, несколько добрались даже до Владивостока и Хабаровска.

— Многих животных из приютов возвращают назад. Есть ли у вас такая проблема?

— Такое бывает, но процент переустройств у нас небольшой — наверное, 2–3%. Мы всех, кто берет у нас кота, просим нам писать, если возникают проблемы, потому что мы не всегда угадываем с характером все-таки. Предлагаем какие-то решения, если видим, что семья готова попытаться в ситуации разобраться. Если не помогает, в этом же городе начинаем искать животному новый дом с помощью дружественных местных волонтеров. Обратно именно к нам в приют за последние два года вернулся только один кот.

— А отслеживаете ли вы истории выпускников своего приюта дальше?

— У нас нет ресурсов прям специально проверять, всем писать через полгода, через год после трудоустройства. Но мы, естественно, общаемся с теми, кто хочет сам с нами общаться. Кто-то берет одного кота, а потом еще одного. Кто-то начинает нам помогать или фронту вообще, еще чем-то, и постепенно вовлекается в нашу жизнь здесь, в Донецке. Выходит, с помощью наших котиков люди соприкасаются с СВО.

Они начинают понимать, что происходит здесь уже два года — ведь у многих нет мобилизованных среди друзей или родственников, они никогда в нашем регионе не были. Да что там у многих — большая часть страны живет так, как будто никакого СВО нет. А так они сначала берут кота, а потом, глядишь, начинают плести маскировочные сети, шить белье для госпиталей. И тогда у нас у всех — у нас всех вместе — появляется шанс победить.