ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
Путешествуя по России, я всегда поражалась, как сильно отличается она от Западной Европы. Сочетание огромных, уходящих за горизонт полей с крошечными участками вокруг поселений или бабушки, сидящие у дороги и продающие овощи и грибы,— все это непредставимо в западноевропейском пейзаже. Но, приглядевшись, я обнаружила, что эти различия касаются формы, скрывающей довольно схожее содержание. Несмотря на всю экзотику, хозяйства населения в России — феномен, весьма похожий на индивидуальное сельское хозяйство Европы.
Незамеченная экономика
В 1970-х годах, когда я начинала изучать СССР, западных ученых очень интересовало то, что мы называем private plot ("частный участок") — наглядный пример частного предпринимательства, существовавшего в СССР. Уже тогда было ясно, что урожайность на них выше, чем в социалистическом секторе, и что частный сектор дает значительную часть фруктов, овощей и мяса, производимых в СССР. Очевидно было, что подсобное хозяйство представляло собой неотъемлемую часть советской сельскохозяйственной экономики.
Было ясно, почему советские власти упорно держались за миф, что, дескать, личные подсобные хозяйства существуют лишь для самообеспечения. Удивительно, что постсоветские власти делают то же самое. Вновь и вновь чиновники от сельского хозяйства на местах говорят, что личное подсобное хозяйство их мало интересует. Не считают его частью сельской экономики России и ее центральные власти. Для них это какой-то культурный, социальный феномен — и ни в коем случае не экономический. Такая слепота меня поразила: ведь в некоторых сельских районах хозяйства населения, безусловно, являются очагами инноваций и предпринимательских импульсов.
Хозяйства эти настолько разнообразны, что говорить о них как о единой категории не имеет смысла. Спектр их — от натуральных, где участки необходимы для удовлетворения насущных потребностей, до коммерческих, где использование участка ориентировано на извлечение максимального дохода. Внутри этого спектра можно обнаружить множество видов, очень похожих на небольшие фермы в Европе, и их многочисленность заставляет думать, что это не уникальный феномен. Впрочем, такая точка зрения не бесспорна: в мире найдется мало урбанизированных стран, где большинство населения вовлечено в производство продовольствия, а большая часть овощей и картофеля производится на участках размером менее 1 га.
Неважно, как мы называем эти хозяйства — хозяйствами населения или личными подсобными. Проблема в том, что государство отделяет эти хозяйства в особый класс и придумывает для него специфические законы и правила. Современное законодательство, касающееся хозяйств населения, лучше прежнего, но все же и сегодня препятствует развитию тех из 35 млн держателей маленького участка, у кого хватает энергии и активности для товарного производства.
Психология бесправия
Хотя наши исследования касались экономической активности мелких домохозяйств, пытаясь понять мотивацию людей, мы вынуждены были рассматривать их и как социальный феномен. Удивительно, например, как мало заботит людей будущее хозяйства после их смерти (почти все русские респонденты отвечали, что их дети, скорее всего, не будут держать коров и свиней и выращивать овощи для рынка, в то время как среди мусульманских семей гораздо чаще встречались противоположные ожидания). Существует и массовое недоверие людей к государству. Поэтому наиболее распространенное пожелание сельчан заключалось в том, чтобы их "оставили в покое".
Очень важен вопрос, связанный с земельной собственностью. Довольно быстро я пришла к заключению, что нехватка земли не является существенным фактором, ограничивающим мелких производителей. Сегодня, если речь не идет об окрестностях крупных центров и мигрантах с Северного Кавказа, получение земли не является проблемой. А ее использование отнюдь не связано с правом собственности. Пашня, на которой выращивается картофель, может принадлежать колхозу, кормовые угодья могут арендоваться, и даже пастбища, которых не хватает, обычно в конце концов находятся.
Но есть проблема, значение которой недооценивается. Это крайняя ненадежность доступа к ресурсам. Этот доступ зависит лишь от доброй воли директора колхоза или сельской администрации. Там, где малые производители теряли землю (из-за продажи местной властью земель под дачи или неожиданного решения директора вернуться к распашке полей), жители возмущались, но не верили, что у них есть возможность с этим бороться. Владельцы участков страдают от неясности и запутанности прав собственности именно на локальном уровне, и если в России будет развиваться рынок земли, именно сельские жители окажутся основной потерпевшей стороной. Они все еще считают, что в России так много ресурсов, что им всегда хватит — "все вокруг колхозное, все вокруг мое".
Это хотя бы частично объясняет, почему так мало людей воспользовались возможностью, которую дала им земельная реформа. Я вспоминаю, как пыталась убедить работника предприятия в удаленном районе Пермской области взять в собственность земельную долю. Мне казалось, что у него должно быть достаточно хитрости и сметки, чтобы взять землю хотя бы на всякий случай — на ней через 50 лет может быть обнаружена нефть или она будет изъята для строительства дороги и владелец получит большую компенсацию. Наверное, моя настойчивость хорошо показывает, как мало понимают иностранцы в российской жизни. Но если бы европейцу представилась возможность бесплатно получить 4 га земли даже в самом удаленном и заброшенном углу, он рассматривал бы это как настоящий подарок в надежде, что когда-то в будущем этот участок пригодится ему или его семье. Временной горизонт владельцев небольших хозяйств в России очень короток. История убедила россиян, что планировать что-то далеко вперед — безрассудство, и в этом их менталитет, конечно, отличается от современного западноевропейского.
Я не верю, что эти хозяйства скоро исчезнут из российской деревни, но их перспективы мне не ясны. Основной вопрос, который должно решить государство,— надо ли, и если "да", то каким путем, интегрировать мелкие хозяйства в агроэкономику.