В прошлую субботу после окончания Пермского молодежного форума лидер СПС Никита Белых пригласил молодых политиков и журналистов на экскурсию. Из достопримечательностей Пермского края Никита Белых выбрал мемориальный центр истории политических репрессий "Пермь-36". Музей ГУЛАГа. Превращенный в музей лагерь особого режима, тот самый, где сидели Сергей Ковалев, Натан Щаранский и где погиб в карцере за два месяца до возможного получения Нобелевской премии великий украинский поэт Василь Стус.
Я не знаю, что именно хотел сообщить молодым политикам и журналистам Никита Белых этой экскурсией, но наибольшее впечатление на юные души произвели, кажется, лагерные нары, колымская вагонка. Молодые люди начали было дивиться тому, как на таких узких нарах могут уместиться два человека, а экскурсовод сказал, что вагонка — на четверых.
Мы посещали холодный карцер, присаживались на бетонные тумбочки, заменявшие заключенным табурет, прикидывали, каково это — провести годы не просто в неволе, а постоянно запертым в камеру внутренней лагерной тюрьмы, где прогулки — сорок минут в день по крытому решеткой тесному дворику. За что? За то, что писал стихи? За создание Хельсинкской группы?
Колымскую вагонку, каторжную робу и холодный карцер я видел и прежде. Я, разумеется, читал про Василя Стуса и про Сергея Ковалева. Удушливое отчаяние у меня вызывали не бытовые подробности арестантского быта, не истории о том, что мяса на человека в день полагалось столько же, сколько соли,— семь граммов. Я только как-то не думал, насколько политическая тюрьма "Пермь-36" близка ко мне во времени.
Тюрьма закрылась в 1987 году. Я уже был вполне взрослым и вполне уже наслаждался воздухом перестройки и гласности. Однако же и тогда не были отпущены политические заключенные, их перевели в соседнюю тюрьму "Пермь-35". Последний политический заключенный Советского Союза освободился, когда Советского Союза уже не было, в 1992 году. Звали его Владимир Калинин. Он отсидел сорок лет за "антисоветскую пропаганду с использованием религиозных заблуждений". Он был безграмотным крестьянином, веровавшим в бога. Вера обязывала его проповедовать и запрещала ему стричь бороду. Каждые две недели в лагере его скручивали, стригли бороду насильно и за сопротивление сажали в холодный карцер. За пятнадцать суток в карцере борода отрастала снова. Он выходил из карцера, его опять насильно стригли и снова бросали в карцер — сорок лет. Этот человек, как злостный нарушитель режима, имевший по два заключения в карцер ежемесячно, не попал ни под одну амнистию, ни под реабилитацию, ни под последний ельцинский указ о помиловании политзаключенных.
Поразительнее всего для меня то, что варварская эта история имела место не в дремучие сталинские времена, не в 1937-м, а в 1992-м. Совсем близкое время. Совсем, стало быть, нет у России опыта жизни без политических тюрем. Зато есть опыт представлять политических заключенных уголовниками.
Я летел из Перми, несколько пришибленный этими впечатлениями. Я рассказал о них случайному попутчику в самолете. Попутчик оказался психологом. Он сказал:
— Видите ли, Валерий, вас угнетает не наличие политических тюрем в России, а скорее то, что ни один приговор, даже совершенно очевидный и по совершенно уголовному делу, не может быть справедливым.
— Почему? — удивился я.
— Потому что судья не сидел в тюрьме и не может оценить, на что обрекает преступника. Сама идея наказания неверна.
— Вы что же, предлагаете преступника не наказывать?
— Предлагаю. Я, знаете ли, прочел недавно, что библейское выражение "зуб за зуб, око за око" неправильно переведено с арамейского. Мы ошибочно полагаем, что если, например, я лишил кого-нибудь глаза, то надо у меня тоже вырвать глаз. Библия имеет в виду не это. Если я лишил человека зрения, то должен отдать ему свои глаза, стать его поводырем, например. Наказание бессмысленно, бессмысленность наказания как такового будет угнетать вас, даже если перестанут наказывать кого-либо по политическим мотивам.
На секунду я попытался представить пенитенциарную систему, обязывающую вора заботиться о тех, кого он обворовал. Невероятную систему, в которой убийца не бывает казнен, но пожизненно заботится о спасении жизней. Это ведь невозможно, правда?