фестиваль классика
Петербургская филармония открыла очередную юбилейную программу, на этот раз поздравляют Вольфганга Амадея Моцарта с 250-летием. На открытии побывал ВЛАДИМИР Ъ-РАННЕВ.
По части юбилейных фестивалей Петербургская филармония склонна к крайностям. Перед моцартовским юбилеем отмечали девяностолетие Георгия Свиридова и столетие Дмитрия Шостаковича. В первом случае всего один концерт, но с редко исполняемой масштабной "Патетической ораторией" Свиридова на стихи Маяковского стал едва ли не самым заметным событием ушедшего года. А для фестиваля "Шостакович и его время" сочинили огромную, но скучную программу с "репертуарными", звучащими по несколько раз в каждом сезоне сочинениями, и держалась она разве что на плечах нескольких звезд, приглашенных в Петербург по этому случаю.
На этот раз программа построена под стать совершенству музыкальных форм юбиляра. Начинают его три литургических концерта: "Большая месса до-минор", "Реквием", Litaniae Lauretanae ре-мажор и Vesperae solennes de confessore. Затем два вечера с незаезженными концертами и симфониями, программа "Юношеские сочинения Моцарта" (пожалуй, самая интересная выдумка устроителей) и — на сладкое — неизбежные "арии из опер композитора" и "Сороковая". Моцарт в целом сложился нетривиальный, что значит не веселый, но ироничный, не грустный, но печальный, не серьезный, но задумчивый, повествующий об уязвимости красоты и стыдливом соблазне "чистого искусства". Но главное — это Моцарт, побуждающий к умственному труду даже тех, кто, по словам самого композитора, "наслаждаются, не отдавая себе отчета, в чем именно".
И вроде бы нет лучшего средства для этого, чем его "Большая месса до-минор" 1782 года, открывшая фестиваль. Композитор едва познакомился со своей будущей женой и хотел ознаменовать этой "Мессой" их появление в родном Зальцбурге уже в качестве супружеской четы. Сначала работа шла в привычном Моцарту стремительном темпе, но затем композитор столкнулся с тем, что принято называть "муками творчества", и сочинение так и осталось незавершенным. Виной тому — его подробное знакомство с музыкой Баха, столь "неактуальной" беззаботному духу аристократической Вены, окружавшему Моцарта в предыдущие годы. В результате следы непоследовательности и авторефлексии обнаруживаются почти на всем протяжении "Мессы". Тут и суровая поступь баховской полифонии у хора, и рулады итальянского оперного стиля у солистов, и виртуозный концертный инструментализм. Отношение автора к каноническому тексту остается так и невыясненным. За исключением разве что искреннего порыва написать большое духовное сочинение по случаю вполне земной радости.
Отношение дирижера Николая Корнева к "Мессе" осталось неясным. Его Государственный симфонический оркестр Санкт-Петербурга вместе с Петербургским камерным хором протащили сочинение от начала к концу без намека на замысел целого и выделку деталей. "Месса" не двигалась по партитуре, но словно ползла по пересеченной местности. Особенно непреодолимыми стали арии женских голосов — сопрано Натальи Мироновой и меццо-сопрано Марины Трегубович — неуместно агрессивные ариозные раскаты. Было даже как-то неловко за классическую музыку перед большой группой подростков (видимо, школьный класс "на мероприятии"), ерничавших в сторону сцены и покинувших зал сразу после дуэта женских голосов. За что уж тут осуждать это бегство, если даже взрослые и вполне сознательные слушатели наградили исполнение непривычно сдержанными для моцартовских программ аплодисментами. Словом, на открытии выверенную алгебру общей фестивальной афиши поддержать гармонией исполнительского искусства не удалось.