концерт опера
В Большом зале консерватории прошло концертное исполнение оперы Глюка "Орфей и Эвридика". Наипопулярнейшая из домоцартовских опер прозвучала в исполнении трех европейских певиц, камерного хора Московской консерватории и оркестра старинной музыки Pratum Integrum. Дирижером же выступил Теодор Курентзис. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В исходных условиях, стоявших перед исполнителями, было одно примечательнейшее обстоятельство. Опера прозвучала не в какой-либо из глюковских оригинальных версий, а в редакции Гектора Берлиоза, которую композитор сделал в 1850-е с видами на участие Полины Виардо в партии Орфея. Эта партитура, как совершенно справедливо отмечали пресс-релизы, в нашей концертной практике задействуется довольно редко. Но надо пояснить, что оригинальная венская версия 1762 года тоже исполняется не то чтобы часто. Как и вторая глюковская редакция, парижская.
Ведь как было дело? Для французов Глюк сильно переиначил свое знаменитое детище: заменил партию для мужского альта теноровой, переписал речитативы сообразно мелодике французского языка, изменил оркестровку, вырезал отдельные номера и вставил новые (например, знаменитый "Танец блаженных духов", широко известный попросту как "мелодия для флейты"). А потом Берлиоз не только вернул Орфея в меццо-сопрановый диапазон и снова переделал оркестровку (расширив состав духовых), но и сделал некоторый коллаж из венской и парижских версий, добавив заимствования из других опер Глюка. Теперь самое интересное. Та редакция, которая теперь чаще всего звучит на нашей сцене, хотя и италоязычная, но представляет собой довольно дикую и никак не аутентичную смесь на основе именно французской версии.
Поэтому если уж представлять "Орфея" в "правильном" виде, то, строго говоря, безразлично, с какой из трех версий начинать. Все три претендовали на статус открытия, включая и "Берлиоза-Глюка". И открытием опера действительно стала.
Причем в солидной степени — за счет того, как с ней обошелся Теодор Курентзис. Часто дирижеры при исполнении "Орфея" в берлиозовской редакции сознательно дистанцируются от XVIII века, предпочитая именно романтическое звучание оркестра. Высший пилотаж при таком подходе — аккуратно и полузаметно "подложить" под берлиозовскую густоту тембров артикуляцию в духе французской позднебарочной оперы (на которую оглядывался в свое время Глюк). Теодор Курентзис решился действовать совершенно иначе, все время высматривая в "многослойной" партитуре изначальный глюковский базис, по-итальянски стройный, грациозный и динамичный.
Этому намерению дирижера как нельзя лучше отвечал и оркестр. К слову, для музыкантов Pratum Integrum этот концерт стал дебютом в Большом зале консерватории — и дебютом превосходным. Безусловно, массивный берлиозовский состав духовых (флейты, гобои, фаготы, кларнеты, трубы, тромбоны, корнет-а-пистон) предъявлял нешуточные требования: со старинным инструментарием адекватно и деликатно выстроить совокупное звучание на порядок сложнее. Тем не менее духовые выступили в целом прилично (несколько "медных" неприятностей были хорошо припрятаны), струнные и того лучше, в целом же звук оркестра — сочный, яркий и гибкий — был роскошен. Даже при учете поразительно яростных темпов, на которых настоял дирижер.
Но, конечно, вряд ли впечатление настолько триумфальной удачи образовалось бы без трех приглашенных певиц — итальянки Анны Бонитатибус (Орфей), англичанки Деборы Йорк (Амур) и немки Лидии Тойшер (Эвридика). Легкое и красивое меццо первой решительно и темпераментно справилось со всеми сложностями партии главного героя — как тесситурными (все-таки требовалось именно контральто с чрезвычайно развитыми и сильными верхами), так и техническими. Дебора Йорк из небольшой своей партии сделала неожиданную вокальную драгоценность: расхожее выражение "голос льется" в ее случае было единственно возможной характеристикой звучного, чистого и невероятно свободного сопрано. Разве что Лидия Тойшер казалась на таком фоне слегка проигрывающей. Голосу ее, при приятном светлом тембре, пожалуй что не хватало объема и силы, особенно на верхах.
Успеху именно глюковской оперы можно радоваться сколько угодно; однако совершенно отдельной радостью выглядел сам факт здравого, равноправного и со всех сторон результативного сотрудничества, получившегося между европейскими звездами, оркестром, хором и дирижером. В перспективе эта радость, безусловно, смотрится даже более многообещающей.