Год назад официальной консолидированной позицией финансово-экономического блока в правительстве (глава Минфина Алексей Кудрин, руководитель Минэкономразвития Герман Греф, глава Минпромэнерго Виктор Христенко) была поддержка экономического роста через реформы при сохранении макроэкономической стабильности. В декабре 2005 года эти слова уже мало что значат. Увязнув в аппаратных интригах и отказавшись от конфликтных мнений, экономический блок правительства потерял значительную часть своего влияния — на смену институциональным изменениям пришли национальные проекты.
Вряд ли даже в конце 2004 года сочли бы вменяемым аналитика, который бы предположил, что ровно через год в правительстве России практически не останется противоречий в таких ключевых вопросах как налоговая стратегия (необходимо ли повышать, сохранять или снижать ставки НДС и ЕСН, вводить дифференцированный НДПС, увеличивать нагрузку на экспортоориентированные отрасли), борьба с инфляцией, контроль за деятельностью госмонополий и крупных госкомпаний, госинвестиции в коммерческие проекты. Отсутствие согласия между премьером, Минфином, МЭРТом, ЦБ в ключевых вопросах было гарантией продвижения новых идей в экономике, и общий вектор экономической политики составлялся из разнонаправленных намерений, но был направлен более или менее в одну сторону. В декабре 2004 года много спорили о предстоящей судьбе стабфонда, о том, необходимо ли укрепление реального курса рубля, о том, возможно ли снижение НДС с 18% до 13%, нужно ли усиливать налоговый прессинг экспортоориентированных компаний, но ответ в реальности считался известным. И он оставался в русле умеренно-либеральной экономической идеологии.
Когда в марте 2005 года министр сельского хозяйства Алексей Гордеев, выступая в Госдуме, требовал "прекратить разговоры о либеральных реформах и заниматься государственным строительством рыночной экономики" — то есть не мешать ему создавать развитую систему квотирования агроимпорта, на него еще смотрели косо и понимали, что господа Греф, Кудрин и глава ЦБ Сергей Игнатьев имеют другое мнение. Для того чтобы все изменилось, достаточно было немногого: хватило опытного аппаратчика Михаила Фрадкова в кресле премьер-министра, роста стабфонда свыше 500 млрд рублей и разделения экономической политики России на публичную и непубличную. На сегодняшний день ничуть не пострадавший министр Гордеев может быть уверен: ни на кого в правительстве почти не потребуется давить, чтобы под его мартовскими инвективами подписался любой из тех, кого именовали "либералами в правительстве".
Для того чтобы Герман Греф и его коллеги фактически приступили к реализации планов экс-лидера "Родины" Сергея Глазьева (напомним, патриот Глазьев требовал национализации природной ренты, роста социальных расходов и госинвестиций в инфраструктурные и инновационные проекты), потребовалось всего три бюрократических этюда.
Автором первого этюда может считаться премьер-министр Михаил Фрадков, которого еще в 2004 году за глаза именовали "техническим премьером". Невозможно хорошо относиться к результату его действий, но нельзя не признать: премьер продемонстрировал, как профессионал-бюрократ высокого класса легкими, малозаметными и изящными прикосновениями к структуре управления может изменять все, что делает система — причем те, чьи намерения он корректирует, вполне уверены в том, что они реализуют собственную программу. Исходная позиция — декабрь 2004 года. Минфин и МЭРТ настаивают на подготовке среднесрочной программы-бюджета, сохранении политики формирования стабфонда, борьбы с инфляцией. Михаил Фрадков не поддерживает ни альянс Кудрина--Грефа, ни его оппонентов. Он всего лишь обращает внимание на то, что инфляция, уже в январе 2004 года вышедшая за плановые показатели, остается важнейшим показателем. Мало того, он одобряет тактическую атаку на агроминистра Гордеева, и правительство сходится в том, что причина неурядиц — квотирование Минсельхозпродом импорта мяса. На самом деле все понимают, что основной вклад во всплеск инфляции внесен резким ростом тарифов ЖКХ, но считать виновным Алексея Гордеева удобнее. И тогда премьер требует от МЭРТа (в том числе и для учета влияния отраслевых изменений на макроэкономическую картину) переписать свою версию среднесрочной программы развития, включив в нее индикативные показатели по отраслям. Идеология МЭРТа, ориентировавшегося в программе на процессный подход, а не на контроль показателей, размывается. А затем, уже к лету, превышение инфляцией плановых показателей в 8,5% де-факто объявляется неизбежным — а, стало быть, непобедимым в 2005 году. Но МЭРТ уже включен в систему, базирующуюся на индикаторах. А о ЖКХ и инфляции вспомним позже.
С помощью этих несложных "разводок", основанных на мнимых компромиссах, к 2006 году правительство приходит с практически единым мнением по всем вопросам. Никто не против финансирования национальных проектов — если убрать с них флер патриотического пафоса, это по большей части всего лишь рост непроцентных расходов бюджета в социальной сфере, с которым когда-то боролся Алексей Кудрин. Никто не против сворачивания реформ судов и прокуратуры — это не национальный проект, стало быть, потом. Никто не против свертывания реформ образования и медицины. За это экономистам в правительстве позволили не удваивать ВВП до 2010 года, хотя вряд ли Владимир Путин и так не осознает бессмысленности лозунга "удвоение ВВП" в нынешних реалиях.
Второй этюд более масштабен. Это ситуация со стабфондом. Механика изменений такова. Сначала аппарат премьера выступает с ультралиберальной идеей — снижения НДС в 2006 году до 13% с компенсацией выпадающих доходов бюджета из стабфонда. Против этого восстают и Минфин, и МЭРТ, с момента создания фонда ежедневно отгоняющие от национальной кубышки влиятельных личностей с пилой наперевес. Премьер предлагает обсудить предложение на бюджетной комиссии и быстро соглашается — хорошо, снижать налоги опасно. Но тогда, может быть, МЭРТ найдет применение части тех средств, которые в стабфонд поступают? На самом деле никакой альтернативы — потратить часть стабфонда на госинвестиции или компенсировать ими потери бюджета от снижения НДС. Еще в 2003 году правительство было уверено, что все средства стабфонда тратятся за пределами страны — в этом заключается идея стерилизации избытка средств от роста цен на нефть. А к идее снижения НДС правительство вернется в 2006 году.
Вот результат: в пару к стабфонду создается инвестиционный фонд — на 2006 год 69 млрд рублей, — и уже МЭРТ направляет их в специально созданные под эту схему особые экономические зоны. Еще в 2000 году МЭРТ признал бы 60 млрд рублей дотаций проектов близких к государству компаний идеей преступной. Сейчас эта идея — магистральное направление развития.
Остается лишь спросить: если возможны госинвестиции в "инфраструктурный" проект сборки бытовой техники в Липецке, отчего бы не выдавать под активы стабфонда госгарантии "Транснефти" на строительство нефтепровода в Восточной Сибири? А если возможна такая схема, то почему невозможно расширить понимание "поддержки национальной инфраструктуры" до рефинансирования кредитных портфелей государственных "Газпрома" и "Роснефти", ведь после поглощения "Газпромом" "Сибнефти", а "Роснефтью" — "Юганскнефтегаза" никто не будет отрицать того, что эти компании являются столпами национального ТЭКа? Ничто не мешает в 2006 году объявить освоение Восточной Сибири и Дальнего Востока "национальным проектом", тем более что де-факто это так и есть.
Что же мешает возражать? А это следствие третьего бюрократического этюда — разделения экономической политики в России на публичную и непубличную. Еще в январе 2005 года отсутствие требований единства во мнениях по всем экономическим вопросам позволяло Виктору Христенко, например, заявлять о недопустимости присоединения ЮНГ к "Роснефти". Однако личным примером президента России был предложен простой вариант: те, кто отказывается от права обсуждать определенные вопросы экономической политики России (или, точнее, экономической практики) публично и резко, получают возможность обсуждать процессы или даже работать в их рамках непублично. МЭРТ, Росимущество, Минпромэнерго перестали быть эффективными регуляторами процессов, происходящих в крупных госкомпаниях, став их инсайдерами. Впрочем, расставаться с реальной властью никто не собирался ни в "Газпроме", ни в "Роснефти", ни в "Транснефти" — некогда либеральные министерства стали в них своеобразными "миноритариями". А говорить на публике стало, в общем, почти нечего.
Всего года хватило на то, чтобы спорящее, конфликтующее и фактически независимое от других ветвей власти правительство начало превращаться в банальный департамент в единой корпорации власти, решения в которой принимаются в центрах генерации прибыли: в налоговой службе, мало подчиняющейся даже Минфину, в "Газпроме", в "Роснефти", в администрации президента. Завершится ли это превращение в 2006 году, пока неизвестно. Однако, согласившись с идеей единства мнений, экономический блок потерял значительную часть шансов сопротивляться процессам огосударствления экономики и проводить эффективные экономические реформы.