Пришитым сиськам дан зеленый свет

За последние 10 лет вульгарность не просто стала частью моды, но полноправно вошла в ее основной корпус. Теперь из него не только не исключено то, что раньше назвали бы вульгарным, само это определение больше не используется как противоположное «модному».

Текст: Елена Стафьева

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Как мы все помним, Пушкин, введя термин «vulgar» в русскую словесность, определил его через отрицание — это то, чего не приемлет мода и чего вовсе нельзя найти в облике идеальной Татьяны. В ХХ веке под вульгарностью понимали всякую подчеркнутую избыточность, будь то декоративную или телесную. В первом случае это, скажем, пресловутые пайетки (помните, когда-то был такой практически мем), перья, все красивое сразу — мини с каблуками, чалма с огромными солнечными очками, красная помада со смоки-айз, кружевное белье с мюлями с меховыми помпонами и т. п.; во втором речь либо о специально подчеркнутой собственной телесности, либо об избыточности искусственной — «сделанных» ягодицах, груди, губах, волосах. Все это раньше презрительно выносилось за рамки не только моды, но и хорошего вкуса.

Однако еще с конца прошлого века мода, продолжая относиться к вульгарности настороженно, начала тем не менее использовать ее элементы для своих целей — это расширяло арсенал средств, давало возможность игры с акцентами, позволяло избежать гладкости и выхолощенности. Кто-то делал это легко и остроумно: Гальяно с его гротескными будуарностью и историзмом, Жан Поль Готье с его стилем а-ля бордель — конусообразными атласными лифчиками Мадонны и нарядами стюардесс в «Пятом элементе» — и, конечно, Миучча Прада. Она была (и осталась) настоящим мастером обращения с вульгарностью, ее знатоком и ценителем: кружева, разноцветные лисьи хвосты, принты в виде бананов и черных танцовщиц, босоножки в виде цветов ар-нуво — мало кто еще умел так блестяще использовать клише дурного вкуса и превращать их в тотальный тренд. Казалось, она могла взять любую, самую баснословную вещь из арсенала вульгарности — и та со стопроцентной гарантией становилась модным хитом.

С другой стороны, были те, кто использовал вульгарность почти без всякой иронии и с минимальной дистанцией: Версаче с его обильным золотом, дикими принтами, обтягиванием и прочей объективацией — ну и последовавшая за ним чреда прочих изготовителей бандажных платьев и туфель стриптизерш. Но и в артистичном, и в почти буквальном исполнении все это подавалось как специальная эстетика, постмодернистская, полная иронии и цитат, взятых в очень заметные (иногда подчеркнуто избыточные) кавычки.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Мода концептуальная, и прежде всего аналитическая, тоже работала со стереотипом декоративной вульгарности — у Марджелы был и барби-розовый, и пайетки, и кружева,— но к телесной относилась максимально сурово: практически отказываясь принимать традиционные представления о красоте, она особенно радикально обходилась со всем неестественным, нарощенным, увеличенным и пришитым. Открытая к максимальному приятию всяческой некрасивости и нескладности, она почти не замечала стандартных красоток — и уж тем более перекроенных и всячески улучшенных красоток.

Ситуация начала решительно меняться только с победой инклюзивной моды — то есть моды последних примерно 10 лет, стремящейся к настоящему разнообразию, где есть место любому и каждому. Именно таким образом в основной корпус моды, то есть в моду массовых брендов, с одной стороны, и моду больших домов — с другой, вошел кэмп. Кэмп — специфическая эстетика многих субкультур и меньшинств, построенная на любви ко всему ненатуральному, преувеличенному, экстравагантному и театральному, и вульгарность всегда была его важной составляющей.

После знаменитой выставки 2019 года в Институте костюма MET «Кэмп, примечания к моде» кэмп вошел в фэшн-язык и стал тем словом, которое объединило самые разные феномены — от Эльзы Скьяпарелли до Алессандро Микеле. С кэмпом в моде оказалось все, что связано с телесными модификациями, от переодеваний до пластической хирургии — драг-квины, кроссдрессеры и проч. Эта вульгарность — выкрученная на максимальную мощность и доведенная до гротеска — всегда предполагала игру в разных смыслах, в том числе и театральном.

Вместе с кэмпом в моду вошла и вульгарность менее экзотического и более массового сорта. И вот уже на последнем показе Balenciaga вышагивает Ким Кардашьян, икона вульгарности, в черной коже рядом с настоящей драг-квин — и тут уже практически нет никакой иронии. Они обе идут в строю знаменитых немолодых интеллигентных (ни капельки не улучшенных) женщин, и Гвасалия таким образом как бы говорит своим фанаткам: «Вы можете быть любыми и выглядеть как хотите — наращивайте волосы, приклеивайте ресницы, пришивайте сиськи,— мои платья все равно для вас, и они будут вас украшать, какими бы вы ни были».

То есть если аналитическая мода покончила с дискриминацией телесной «некрасивости», то инклюзивная расправилась и с дискриминацией преувеличенной «красивости». Стереотип вульгарности практически перестал существовать — в том смысле, что больше невозможно всерьез рассуждать о вульгарности как о чем-то исключенном из пространства модных и классных. Попадая на любое связанное с модой мероприятие — неделю моды, фестиваль моды, вечеринку в модном месте,— непременно видишь людей с нарочито избыточными телами и нарочито вызывающей манерой одеваться, использующих все это как фэшн-стейтмент. Да, тут по-прежнему должна сохраняться некоторая ирония, но то, что мода приняла и легализовала вульгарность,— в этом больше нет никакого сомнения.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram