премьера театр
В Московском театре на Малой Бронной молодой режиссер Дмитрий Петрунь поставил новую версию "Собачьего сердца" Михаила Булгакова под названием "Hot Dog". Фаст-фудом чуть не подавился РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Неудачные спектакли молодых режиссеров по знаменитым произведениям бывают двух видов. В первом случае материал навязан режиссеру театром. Попавший в такую ситуацию постановщик не может отказаться от предложения, но не знает, что ему сказать по предложенному поводу, и в конце концов актеры сами что-то придумывают. Во втором случае режиссер сам предлагает неожиданное название, при этом у него явно есть за душой какая-то зажигательная и подчас даже весьма радикальная идея или (что гораздо хуже) целый набор разных самостоятельных идей и намерений. Но вот найти способ внятно и последовательно (об убедительности уже никто и не мечтает) донести до зрительного зала выношенные мысли не выходит.
Случай со спектаклем "Hot Dog" — второй. Заранее было ясно, что за некогда запрещенное, а ныне хрестоматийное и растасканное на реплики произведение, пережившее несколько удачных театральных версий и популярную телеэкранизацию, молодой режиссер берется не для того, чтобы огорошить зрителя правдой о революции и терроре, интеллигенции и пролетариате. Дмитрий Петрунь наверняка хотел посмотреть на Михаила Булгакова глазами нового поколения. A propos замечу, что он в любом случае выбрал для этого неправильный адрес. Больше половины мест в премьерном зале оказались заняты пожилыми театралками-халявшицами, которым все равно, что смотреть. Да и по билетам представители поколения пепси в театр не рвались. Театр на Малой Бронной сегодня — место не из модных.
Булгаковский текст господин Петрунь решил осовременить. Но если его европейские коллеги совершают подобные операции над классикой весьма радикально (и часто добиваются успеха), то на Бронной, как обычно у нас и случается, это сделано стыдливо и непоследовательно. Отчего диалоги местами превращаются в бред. Вот профессор Преображенский, говоря про террор, упоминает не только красный и белый, но и — с особым нажимом — коричневый. А вот со сцены клеймят злосчастных демократов. Почему же тогда Борменталь по-прежнему жалуется, что нет иных газет, кроме большевистских? Уж это, извините, или-или: проклятая демократия или отсутствие свободной прессы, современные реалии или разговоры про фильдеперсовые чулки.
Впрочем, исполнен противоречий и сам профессор Преображенский в исполнении Ивана Шабалтаса. Не про интеллигента ставит спектакль Дмитрий Петрунь, а про ученого себе на уме. Его квартира — построенная художником Максимом Обрезковым полукруглая операционная с яркими лампами и галереей для зрителей поверху. А сам Филипп Филиппович поначалу напоминает зловещего экспериментатора-маньяка. Когда он, закутанный в халат, мрачно сидит в кресле-каталке перед испещренной страшными формулами полупрозрачной доской и вместе со зрителем видит сны про собак и маленького мальчика, становится ясно, что перед нами типичный врач-убийца.
Мальчик, которого хирург возит по сцене в клетке, похожей на объемистую каталку из супермаркета, вообще путает все карты. Из-за него Шариков, которого играет Александр Голубков, впоследствии выглядит просто сыном профессора. Это избалованный молодой человек с бесцветными интонациями и равнодушно-инфантильным бородатым лицом. У него все есть, ему очень идет красивое пальто, и, когда, вытребовав что-то у Преображенского, он начинает радостно дергаться под Тома Джонса, все встает на свои места — молодежи хочется на дискотеку, а старшее поколение не понимает. В общем, зря в конце первого акта терзали бутафорскую голову якобы в поисках гипофиза для собаки. Шариков в спектакле Дмитрия Петруня смотрится не искусственно созданным чудовищем, а продуктом неправильного отцовского воспитания. Поэтому сложные взаимоотношения профессора и молодого человека смотрятся как проявления до смешного банального конфликта отцов и детей.
При таком решении посторонние персонажи теряют свои социальные функции, а окружающей мир профессора всеобщей разрухой и не пахнет. Но с прочими героями режиссеру же надо было что-то делать. Поэтому нагрянувший хам Швондер и его подручные из домкома в спектакле "Hot Dog" превращаются в неопасных ряженых, а пациенты профессора Преображенского — в опасных, потому что разодеты аки клоуны в донельзя аляповатые костюмы, приплясывают и безбожно наигрывают. Музыка и танцы в спектакле сделаны будто в последний день перед премьерой. Почему герои в тот или этот момент начинают вдруг пританцовывать, остается тайной за семью печатями. То ли для инфернальности, то ли ради пущей зрелищности.
В конце спектакля профессора посещает раскаяние — но опять же не отцовское. В нем вдруг просыпается ученый, который устыдился результатов своих научных изысканий. Но уже поздно, потому что сынок его вовсю бушует на сцене. Тут опять появляется мальчик и за руку уводит Преображенского прочь, в боковую дверь — туда, откуда доносится собачий вой и раздается хлопок. В общем, то ли бывший врач-злодей застрелился, то ли несчастного отца псы загрызли.