Фильм "Дитя" стал победителем Каннского фестиваля и принес вторую Золотую пальмовую ветвь творческому тандему бельгийских братьев Дарденн. Это история юного вора, его подружки и их ребенка, от которого отец сначала хочет избавиться, из-за которого попадает в тюрьму, но благодаря которому беспечные родители начинают наконец что-то понимать в жизни и любви. С ЖАН-ПЬЕРОМ и ЛЮКОМ ДАРДЕННАМИ беседует АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Как у вас зародилась первая мысль об этой картине?Л.: Мы работали над фильмом "Сын" и во время уличных съемок обратили внимание на молодую женщину, которая качала коляску с ребенком. Она не просто качала, но делала это очень нервно и раздраженно — как будто бы это был какой-то враждебный ребенок. Мы начали думать об этой женщине и сочинили про нее историю.
— Вы всегда работаете вдвоем как сорежиссеры. Некоторые даже считают вас близнецами, хотя Жан-Пьер на три года старше. Есть ли у вас старший на площадке и вообще как распределены ваши функции?
Ж.-П.: Значит, мы напоминаем близнецов? Что ж, первое впечатление иногда самое верное. Как мы работаем? Много говорим, обсуждаем идеи будущих фильмов. Когда какая-то из этих идей созреет и нам интуитивно кажется, что мы видим будущий фильм, Люк садится за сценарий.
— Значит, он больше литератор, а вы отвечаете за постановочную часть?Ж.-П.: Нет, просто Люк пишет первый вариант сценария, потом мы его снова обсуждаем и корректируем.
— А как вы это технически делаете? Говорят ведь, что вы живете в разных городах, это правда?
Л.: Правда. Я живу в Брюсселе, а Жан-Пьер — в Льеже. Раньше мы обитали в одном доме, но женщины, с которыми мы живем...
— Не поладили?Ж.-П.: Нет, они поладили, но обе пришли в ужас от нашего с Люком образа жизни и решили разъехаться. К счастью, наши города находятся очень близко друг от друга, к тому же у нас есть офис в Льеже, там мы регулярно встречаемся.
— А что происходит на съемочной площадке?Л.: Есть камера, и есть монитор. Ни у одного из нас нет определенной роли: один стоит у камеры, другой у экрана, потом меняемся. Таким образом, нам удается контролировать весь процесс.
— Как вы работаете с актерами? У вас даже непрофессионалы играют на высочайшем уровне?
Ж.-П.: Мы стараемся создать иллюзию реальности, впечатление спонтанности, почти документальности. Никогда не размечаем мизансцены, не диктуем на площадке, где должны стоять актеры и куда двигаться, это оказывало бы на них ненужное давление. Зато мы делаем много дублей, и когда актеры устают, они вдруг начинают играть по-живому. Вообще-то мы начинали в театре. И встретили человека по имени Арман Гати. Он пришел к нам в театр с камерой и начал снимать все, что происходит. Когда он от нас ушел, мы стали делать то же самое. Тогда мы еще даже не мечтали о большом кино. Потом сняли фильм "Я думаю о вас" на основе театрального спектакля. Это был полный провал, фильм разнесли в пух и прах. Но назло тем, кто нас критиковал, мы сделали "Обещание". Потом — "Розетту".
— "Розетта" стала сенсацией Каннского фестиваля 1999 года и получила там главный приз. Но в России многие характеризовали этот фильм как зады соцреализма. Как вы относитесь к этому методу?
Л.: Искусство не должно дружить с властью. Когда оно становится пропагандой даже очень высокого класса, это значит, что оно перестает быть искусством. Что касается "Розетты", она не имеет ничего общего с соцреализмом. И была воспринята властями крайне отрицательно — как клевета на наш регион.
— А как тогда быть с "Броненосцем 'Потемкин'"? Из него ведь не выкинешь пропагандистских задач.
Ж.-П.: Конечно, у Эйзенштейна была идеология, но она не была еще напрямую или насильно навязана правительством. Были в истории искусства и великие произведения, заказанные правителями. Они стали великими, потому что их создатели сумели ответить требованиям заказчиков, но сделали нечто выходящее за их рамки.
— Кто еще из режиссеров кажется вам великим, кто вдохновляет вас? И кого еще вы знаете из русских?
Л.: Нас вдохновляют Роберто Росселлини, Робер Брессон и Морис Пиала. Мы уважаем Андрея Тарковского, а из последних русских картин восхитило "Возвращение" Андрея Звягинцева.
— Приехав в Москву, вы сразу же поехали на митинг в защиту Музея кино. Какие у вас остались ощущения?
Ж.-П.: Нам понравились лица москвичей. Они очень разные, очень похожи на те, что у нас, и в то же время совсем другие. Очень хорошо, что на защиту музея пришли молодые люди, значит, они ценят историю и хотят сохранить ее. Мне трудно представить, чтобы в Бельгии произошло нечто подобное. Хотя похожая ситуация с Музеем кино была и у нас, но ее разрешили путем переговоров с правительством.
— По вашему мнению, в искусстве есть запретные темы?Л.: Понятия о том, что такое табу, меняются с ходом времени. Когда-то фильм Нагисы Осимы "Империя чувств", нарушивший многие сексуальные запреты, был шоком, сейчас он воспринимается как шедевр. Так что для каждого табу — свое время.
— После того как фильм "Дитя" наградили Золотой пальмовой ветвью, во французских газетах вышли статьи с заголовками типа "Моральная пальма". Что для вас важнее — язык кино или моральное послание?
Ж.-П.: "Как" и "что", несомненно, связаны, одно не существует без другого. Мы ищем для каждого фильма идею, которая идет из жизни и при этом обладает энергией стиля.