В Музее архитектуры имени Щусева в рамках Чеховского театрального фестиваля открылась выставка Араты Исодзаки "Разрушенная заново Хиросима". Великий японский архитектор представил одну из самых странных выставок, которые когда-либо видел музей, считает ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Надо отдать должное Чеховскому фестивалю — вряд ли можно вспомнить архитектурный фест, который бы между делом привез с собой театральную труппу. Арата Исодзаки строил театры, но это лишь небольшая часть его творчества. Он вообще очень много чего построил. Он строит уже пятьдесят лет, и многие из построенных им зданий уже разрушены.
Он решительно отличается от всех сегодняшних европейских звезд. Он не звезда, он великий архитектор в старом смысле слова. Когда смотришь проекты Фрэнка Гери или Нормана Фостера, то обнаруживаешь, что у них нет никакой эволюции, а есть узнаваемый лейбл, и если бы они сделали что-то на себя не похожее, то это бы воспринималось как фальсификация марки. А у него есть ранние, шестидесятнические вещи, есть постмодернизм, есть современная нелинейная архитектура. У него есть биография, и это сегодня шокирующе необычно. Но его выставка не про это.
Слава господина Исодзаки начинается с 1968 года. Тогда он делал экспозицию на Миланской триеннале, которая называлась "Электрический лабиринт". Здание триеннале было захвачено революционерами 68-го года, они устроили там студенческий лагерь и держались в течение десяти дней — за это время выставка оказалась утраченной. Посвящена она была разрушению Хиросимы — это были гигантские фотографии уничтоженного атомным взрывом городского ландшафта. Революционеры с удовольствием фотографировались на фоне этих руин, это казалось им символичным. А Арата Исодзаки, экспозицию которого разрушали, заявлял в интервью, что поддерживает революционеров, что разрушение и есть настоящая архитектура. Левые интеллектуалы были покорены японцем.
Прошло 37 лет, и в субботу в Москве Исодзаки-сан сказал следующее. "Когда я был молодым человеком, я был очень увлечен архитектурой русского авангарда. В 1967 году открылось регулярное сообщение между Иокогамой и портом Находка, я сел на первый пароход из Иокогамы и приплыл в Находку. Оттуда поездом я приехал в Москву в надежде увидеть постройки Константина Мельникова и Моисея Гинзбурга. У меня не было в Москве знакомых, и у меня был всего один день, и я их не нашел, а на следующий день я уехал в Милан. И вот теперь я решил показать в Москве то, что показывал в Милане".
Собравшиеся на пресс-конференции не знали истории миланской выставки, а господин Исодзаки не захотел ее рассказывать. Но, по сути, нам привезли декорации революции 1968 года. Это изогнутые металлические листы, которые вращаются вокруг оси, если их толкнуть, и отражают в матовом искаженном виде все, что им встретится. На них нанесены гравюры, изображающие, как объясняет автор, японских духов зла. Это его образ современного города. Кроме того, на выставке присутствует экран, на который опять же линиями нанесен силуэт взорванной Хиросимы. На этот же экран поверх руин проецируются проекты различных зданий, как бы возникающих на месте разрушенного. Они нарисованы намеренно рваными, разваливающимися линиями, и формы этих зданий таковы, что они, кажется, несут в себе черты собственного разрушения. Архитектор — или еще один дух разрушения, или шаман, вызывающий остальных духов.
Довольно страшный образ. Но действительно похоже, действительно так и есть. Вспомните: идешь по городу, на тебя из каких-то кривых поверхностей тырятся лица, рассказывающие, что они будут петь, или кого-то бить в боях без правил, или что они что-то такое удачное купили и нам советуют. И впрямь духи зла, а вокруг все строится и разрушается, и даже когда строится, то все равно кажется, что разрушается, потому что грязь развороченной земли с бетонными надолбами фундаментов — не образ созидания, но распада. Съездите в районы сносимых пятиэтажек — чем не Хиросима?
Любой европеец, показав нам все это, сказал бы: а вот он выход. Вот так надо делать, и этого кошмара не будет, духи зла уйдут прочь. Этот пласт у господина Исодзаки полностью отсутствует. Ничего хорошего нет и не предвидится.
Авангардное искусство постоянно вдохновляется духом разрушения и распада, и в принципе из распадающейся материи можно сделать узнаваемый лейбл, который при определенных условиях будет хорошо продаваться. Но мне казалось, что из этого невозможно вырастить философию, потому что сколько-нибудь глубокое продумывание этой позиции немедленно приведет тебя к открытию, что ты служишь злу. Авангардисты первой половины века противопоставляли этому открытию зла свою веру в прогресс — нужно расчистить место, чтобы было где развиваться. Но теперь, когда социальный прогресс привел к тоталитаризму, а технический — к атомной бомбе, с этой верой как-то завязали. Авангардисты второй половины предпочитают не вспоминать о смысле своего служения.
Но вот господин Исодзаки все продумывает до конца. Он ищет место авангарду и находит его. Город — средоточие духов зла, и само архитектурное созидание и есть разрушение, мы чертим наши линии по живому, и живое кричит от боли. Это и есть архитектура. Она вовсе не создание произведений, это другая деятельность. Город — место, где материя постоянно распадается и рождается, и распад есть созидание, а созидание есть распад. Распадаясь и рождаясь, материя корчится в муках. А архитектор — это тот, кто ассистирует этому процессу, подобно тому, как врач ассистирует родам и смерти. Самое бессмысленное, что он может делать,— это стараться, чтобы родившийся с его помощью не умирал, а умерший с его помощью не гнил. Самое трусливое — не замечать, что рождаться и умирать очень больно, не слышать, что проклятия разносятся над городским пейзажем с интенсивностью ядерного взрыва, что духи зла властвуют тут безраздельно. А самое большее, что можно сделать,— выразить этот злой процесс бесконечной деструкции архитектурных форм. Так сказать, присутствовать и свидетельствовать бесконечное разрушение Хиросимы. Это и есть авангард.
Нельзя сказать, что эта картина увлекает — она беспросветна. Но она внушает уважение к мужеству человека, который решается ее продумать. Гуманизм не свойствен японцам, зато у них есть сила самообладания. Очень успешный архитектор, масса реализованных построек, масса проектов по всему миру, в Японии — живое национальное достояние. Привозит очень жесткую выставку даже не про себя, а про архитектуру вообще. Вывод насчет этой архитектуры вообще жесток и прост. Не верь — не бойся — не надейся. Это и есть смысл авангарда. Сильный жест. И вот смотришь на все на это и думаешь: так вот ты какая, революция 68-го года! Хорошо, что Россия ее не пережила.