Давид Мак-Нил. По следам ангела / Перевод с французского Натальи Мавлевич. М.: Текст, 2005
Давид Мак-Нил — сын Марка Шагала. И пишет он "короткую, слишком короткую книгу. Она рассказывает о немногих днях, которые мне удалось провести с тем, кого все называли Мэтром, а я — просто папой..." Книга "слишком короткая" — потому что родившийся в Нью-Йорке у 57-летнего художника мальчик знал отца не так уж долго. "Немногие дни", которые "удалось провести" с отцом,— дни, которые ему разрешили провести с отцом.
Мать Давида Вирджиния Мак-Нил ушла от художника после семи лет совместной жизни, и новая его жена, в книге именующаяся не иначе как Мадам, не поощряла свидания Шагала с сыном. Однако этот сильный эмоциональный клубок из детских обид, ненависти к мачехе, подросткового бунта лишь фон, но не содержание книги. Подобные воспоминания могли бы быть трагедией, если бы отцом мальчика не был человек "с улыбкой фавна" — Марк Шагал. Книга вся, как некогда картины Шагала, сшита из лоскутков воспоминаний и образов. Вот художник, сидя на пляже, расписывает гальку своими петухами, ослами и летающими парами — все это отправляется в море: будет музей для медуз. Вот он сидит в дешевом ресторанчике на острове Сен-Луи, где работяги принимают его за маляра, а он подыгрывает: "Работаете где-нибудь поблизости?" — "Обновляю плафон в опере". Вот он подсылает сына к мастерской соседа Пикассо доложить, как тот работает над своей керамикой,— навстречу мальчику бежит девочка, Палома, с тем же заданием от своего отца. Вот он идет по дороге, оскорбительно для него названной дорогой Анри Матисса, и каждый день 150 метров, которые надо пройти мимо капеллы с работами Матисса, он шагает, нарочито отвернувшись. Вот он водит сына по Лувру, старательно показывая "одну только пошлость да помпезность",— хочет навсегда отвратить ребенка от профессии живописца. Но не выдерживает, останавливается у Пуссена, закрывает рукой фигурки, составляющие сюжет, и весь предыдущий урок насмарку — суть композиции, равновесия, суть самой живописи остается с его сыном навсегда.
Таких уроков было действительно немного, но то, как написана эта книга, говорит само за себя — Шагал научил сына видеть, и это умение стало основой его удивительно красочного письма.
Валентин Воробьев. Враг народа. Воспоминания художника. М.: Новое литературное обозрение, 2005
Дети художников иногда пишут чрезвычайно живописно. А вот самим художникам это удается далеко не всегда. Валентин Воробьев, конечно, далеко не Шагал, но настолько "нехудожнических" мемуаров художника мне еще читать не приходилось.
В них есть все (жизнь на брянских болотах, "ебля" с деревенскими девками, погоня за московскими, а потом иностранными невестами, колоритные персонажи, оригинальное описание "дипарта", процветавшего в 1960-1970-х годах в отдельной уже от всей остальной страны Москве, эмиграция, парижские сквоты), больше всего в них рассказов о том, кто у кого 100 рублей занял и не вернул, кто кого подставил да кто о ком плохо отозвался. Но нет в них глаза — того глаза, который отделяет художников от всех остальных смертных людей.
Остается просто человек — человек неприятный, хамоватый, наглый, носитель особой, с матерком и нарочитыми просторечиями, лексики андерграундного подполья, который от всех сочно раздеваемых им на людях Вовок, Софок, Васек, Осек, Римулек ничем, по сути, не отличается. Читать противно, но полезно — это тоже история искусства.