фестиваль фото
В Московском доме фотографии открылась персональная выставка американского фотохудожника Джоэля Питера Уиткина (представленная парижской Baudoin Lebon Galerie при содействии MasterCard). В рамках современного искусства натюрморты с частями мертвых тел или фотопортреты калек и карликов воспринимались бы как экстрим и провокация. Но, по мнению ИРИНЫ Ъ-КУЛИК, творчество Уиткина относится к куда более старинной традиции: художник возвращается к исконному праву искусства без всяких кавычек и экивоков говорить о жизни и смерти или красоте и уродстве.
Фотографии Джоэля Питера Уиткина выглядят неимоверно старинными. Господин Уиткин часто подражает композициям великих мастеров прошлого и фактуре старых гравюр, никогда не снимает на цветную пленку и принципиально не прибегает к цифровым спецэффектам. Но речь не о банальной стилизации. Уиткин вкладывает в свои фотографии максимальное количество ручного труда — сам выстраивает перед камерой свои композиции, гримирует и одевает свои модели, сам и только сам печатает снимки, раскрашивает и ретуширует их, превращая труд фотохудожника в уникальное рукотворное ремесло. Такой могла бы быть фотография, если бы ее изобрел какой-нибудь средневековый алхимик или, скажем, Леонардо да Винчи. Да и снимает Уиткин примерно то же, что постарался бы запечатлеть художник — ученый и мыслитель эпохи Возрождения: всевозможные диковины природы и таинства бытия, которые он не просто регистрирует на пленке, но осмысляет в духе всеобъемлющих аллегорий.
Эксперименты, которые ставит Джоэль Питер Уиткин, выглядят рискованными и сомнительными с точки зрения современной этики искусства, но отнюдь не в той, куда более традиционной системе ценностей, которую исповедует художник, кстати убежденный католик. Когда Джоэль Уиткин снимает, например, свой знаменитый натюрморт, на котором идеальное полушарие женской груди безмятежно покоится на фарфоровом блюде рядом с цветами и плодами, понимаешь, что даже в расчлененном и бездыханном теле он видит не ужасающие отбросы закончившейся жизни, от которых надлежит поскорее избавиться, но часть бессмертного человеческого существа, по-прежнему достойную любования.
В отличие от большинства современных людей, полагающих, что от смерти, боли или уродства подобает отводить взгляд, Уиткин, напротив, ищет образы для всех этих вещей, вытесненных из культуры не столько из тактичности, сколько из трусости и желания избежать дискомфорта. Фотограф выстраивает впечатляющую галерею портретов всевозможных калек и тех, кого в прошлом не стеснялись именовать "монстрами": обнаженную красавицу с тремя сосками, увенчанную старинной куафюрой с парусником, безногую женщину, вознесенную на высокую подставку, словно редкостная ваза или камень причудливой формы, мужчину с отсутствующей по самую ключицу рукой, с выбеленным торсом и венцом локонов, усугубляющих его сходство с поврежденной, но все равно прекрасной статуей. Многие из этих моделей сами обращались к Уиткину с просьбой снять их — кто, кроме него, мог показать их не с жалостью, но с восхищением? Фотографии Уиткина имеют мало общего с ярмарочным freak show: он показывает своих героев как объект не ужаса, но любования. С таким же влюбленным и жадным любопытством он снимает и тех, кто подвергает себя уже добровольным деформациям: неземной красоты мексиканского транссексуала-гермафродита, мазохистов, подвешивающих себя за кожу или вгоняющих себе в ноздри здоровенные гвозди.
Джоэль Питер Уиткин не ищет для себя гуманитарных или научных оправданий — он занимается искусством и только искусством. Но в классическом искусстве он отказывается видеть только освященную традицией отвлеченную красоту и настаивает на безжалостной буквальности восприятия. Так, он делает фоторемейк "Менин" Веласкеса, соединяя в одном лице прелестную принцессу и придворных карликов. Его инфанта — это крошечная безногая женщина с ангельским лицом, восседающая на пустом каркасе кринолина как на диковинном инвалидном кресле.
При этом он вовсе не старается обратить всю историю искусства в сплошной кошмар. Выстраивая свою барочную кунсткамеру, в которой мертвые тела соседствуют с восковыми муляжами, настоящие "чудеса природы" — с какими-нибудь кентаврами, составленными из скелетов человека и страуса, а лица закрыты масками, он милосердно оставляет зрителю возможность позволить себе без угрызений совести любоваться завораживающими образами, не думая о том, что здесь подлинное, а что — иллюзорное. Сам Джоэль Питер Уиткин прекрасно знает, что именно он снимает, и не испытывает никаких сомнений в том, что все это может быть прекрасным.