Прямо в "Утробе мечты" СВЕН ГУНДЛАХ ответил на вопросы ИРИНЫ Ъ-КУЛИК.
— Правда ли, что в свое время группу "Среднерусская возвышенность" распустили именно потому, что она стала слишком напоминать настоящую рок-группу?
— Совершенно верно. Появился соблазн начать зарабатывать деньги. А я вовсе не собирался становиться рок-музыкантом: работа нервная, денег мало, публика кругом диковатая. Бизнес — дрянь.
— А с искусством вы завязали по той же причине?— Мне не хотелось соответствовать тому имиджу, который тогда навязывался так называемым современным художникам. Это не давало ни малейшей свободы. Мир современного искусства — не то секта, не то банда. Он чудовищно ритуализирован. Выжить в нем так же сложно, как в камере с бывалыми зэками. Стоит что-то не так сказать или не так посмотреть — изобьют и опустят.
— Но и "Мухоморы", и "Среднерусская возвышенность" только тем и занимались, что разрушали этот самый тюремный кодекс поведения.
— Тогда на занятия искусством нельзя было прожить. А потом вдруг стало можно, и надо было становиться профессиональным современным художником. И в тот момент я все это забросил. Мне скучно то, что происходит сегодня в современном искусстве. Новых идей нет. Искусство живо только благодаря чудовищно развитым каналам информации. Когда каналов было меньше, человек еще мог как-то осмыслить то, что ему преподносят. А сейчас их так много, что человек отказывается думать и поэтому ему гораздо легче втереть фуфло. Вот в Советском Союзе, когда пачка сахара везде была одинаково упакована и продавалась по единой цене, можно было быть уверенным, что ты купишь именно сахар. А сейчас тебе могут втюхать что угодно.
— Советские времена и героика арт-подполья вызывают у вас ностальгию?— Ностальгию вызывает разве что мое тогдашнее состояние здоровья — зубов было больше, запахи я чувствовал лучше. А вся эта героика была смешной штукой. С одной стороны, есть КГБ, которого боится весь мир. А с другой — я, двадцатилетний мальчик, в квартирке на окраине прикалывающий кнопкой к стене какую-то фитюлечку. И КГБ вдруг вступает со мной в борьбу, таким образом превращая меня в равного противника, какого-то титана. Остается только сказать КГБ спасибо за производство титанов в таких количествах.
— Почему вы все же решили сделать новую инсталляцию?— Сейчас я могу позволить себе сделать артистический жест именно потому, что нахожусь вне ситуации. Я и сейчас не занимаюсь искусством. Все началось с того, что, делая ремонт, я нашел за шкафом папку со старыми работами, сделанными почти 20 лет назад другим, по сути, человеком, к которому я отношусь с симпатией — хороший был парень. Мы решили сделать выставку, и моя дочь Кристина уговорила меня сделать новую работу вместе с ней. Мы с ней говорили о том, что объединяет наши поколения, и поняли, что это дикая тоска по мечте. Есть маленькие желания потребительского или мелкосексуального рода, но нет мечты как проекта, в том смысле как Мартин Лютер Кинг говорил: "I have a dream" или Джон Леннон пел: "Imagine all the people living love and peace". Если хотите, это как отсутствие "новой русской идеи". Наша инсталляция — это плач, вой по мечте. Мы создали пространство, в котором есть все, чтобы мечта пришла. Все эти пряники, которые выглядят как золотые слитки, эта соль — соль знаний и пот трудов. А мечты нет. Мы переживаем из-за отсутствия мечты так же, как переживают из-за отсутствия любви. Хочется любить, а любить некого, а если и есть, то что-то не любится. Это ключевая проблема современного состояния жизни.