В музее Folkwang в Эссене (ФРГ) продолжается выставка "От Моне до Пикассо", об открытии которой Ъ рассказывал 25 июня. На ней демонстрируется 120 картин из знаменитых русских частных собраний Сергея Щукина и Ивана Морозова. Коллекции, национализированные после революции и до 1948 года хранившиеся в Музее нового западного искусства, а после его уничтожения достаточно произвольно поделенные между ГМИИ и Эрмитажем (о судебном процессе, возбужденном наследниками коллекционеров, Ъ писал), впервые были реконструированы максимально близко к их первоначальному виду. Обозреватель Ъ ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ, побывав в Эссене, могла убедиться в том, что рассказы о грандиозном успехе выставки — чистая правда. Посетители на нее приезжают со всей Германии, в музей выстраивается очередь, по пятницам часы его работы продлены до полуночи, и шампанское льется рекой.
Западный зритель довольно пресыщен и одновременно наивен, так что поразить его может только какой-нибудь секрет Полишинеля. Всегда и всем было известно, что в число первоклассных художественных ценностей мирового уровня в России входят и два собрания французской живописи начала ХХ века, принадлежавшие русским коллекционерам Сергею Щукину и Ивану Морозову. К 1914 году у них было в общей сложности 18 картин Моне, 26 Сезаннов, 27 Гогенов, 48 Матиссов и 54 Пикассо (не считая менее громких имен), что не сравнимо практически ни с каким другим частным собранием мира. Во всем этом, разумеется, не было никакой тайны, и для московского зрителя (который увидит выставку в ноябре) сами картины не составят художественной сенсации. "Портрет Жанны Самари" и "Девочка на шаре" нам надоели с детства хуже Шишкина на конфете.
Да и название выставки — "От Моне до Пикассо" — для московского уха стандартно: разные чужие собрания уже представлялись нам как "От Мане до Лотрека" и "От Делакруа до Матисса". Существенно, однако, что так может быть названа только выставка французской живописи. "От Репина до Малевича" — как-то не звучит, как, впрочем, и "от Менцеля до Отто Дикса". Только французское искусство ХIХ — начала ХХ века состоит из равновеликих личностей — героев художественной драмы, и только оно образует классическую, логичную линию преемственности от романтизма к постимпрессионизму, достойную страниц учебника. Таким учебником эта живопись и выступала для нас долгие годы, будучи единственной из всего ХХ века, которую в бывшем СССР можно было увидеть в подлиннике.
Франция для нас была прекрасной утопией. Для Германии же она, доступная и одновременно высокомерно далекая, всегда являлась предметом скрытой зависти. В немецком сознании существует миф о Франции как о родине всего смелого и современного, будь то канкан или живопись начала ХХ века. Как ни странно, выставка в Эссене подарила России отблеск французского престижа. Ведь на сей раз абсолютно безусловное, как стиль Chanel, искусство французского постимпрессионизма пришло в Германию не из-за Рейна, а с Востока.
Выставка в Эссене сильна создаваемым ею мифом, что, конечно, и есть единственно правильный путь к массовому успеху. "Русский миф", до сей поры на Западе достаточно неопределенный, в Эссене персонифицирован — новая Россия обрела "человеческое лицо", и если раньше за нее представительствовал Горбачев, то теперь, хотя бы отчасти, — Морозов и Щукин. Всегда эффективно связать просьбу о деньгах с конкретными людьми, пусть даже этих людей давно нет в живых. Впрочем, еще любопытнее художественная актуальность эссенской выставки.
Героем нового художественного мифа стал в музее Folkwang не художник — не было, к счастью, открыто никакое очередное русское дарование, — а коллекционер. Представление о художнике как о непризнанном одиноком гении в современном искусстве полностью дискредитировано, так же, как и строгая автономия чистого искусства. Область "вокруг искусства" в конце ХХ века значительно важнее. Это место, где происходят манипуляции с готовыми продуктами и делается собственно художественный процесс; сфера как галерейного бизнеса, так и деятельности экспозиционеров, кураторов, критиков и теоретиков. Творчество художника в нашу эпоху нескончаемого постмодернизма тоже смещается в сферу "вокруг искусства". Перестав быть "органическим свободным гением", который подчиняется лишь вдохновению, он как бы сам становится коллекционером или куратором собственного творчества.
Сюжет выставки в Эссене — не хрестоматийное развитие французского искусства, но собирательство как род артистической деятельности: путь от Моне до Пикассо проходят, проживают русские коллекционеры. Этикетки с повторяющимися портретами владельцев отчетливо демонстрируют авторство Морозова и Щукина, а не Пикассо или Боннара. И дело не только в том, что Щукин, например, подвиг Матисса на работу в большом формате; вся коллекция предстает целостным художественным проектом собирателя. Именно эти два проекта (и напряжение между ними) и стали, в свою очередь, предметом актуального кураторского проекта Георга-Вильгельма Кельча (Georg Wielhelm Koeltzsch), директора музея Folkwang. Морозовское собрание — основательно, музейно по энциклопедической представительности и гармонической уравновешенности (меньше, правда, следовало слушать Валентина Серова, отговорившего от великолепных Ван Гога и Эдуарда Мане). Напротив, собрание Щукина, знаменитое в узких авангардно-художественных кругах ("зараза шла со Знаменского переулка, от Щукина...", — комментировал впоследствии Петров-Водкин), бескомпромиссно радикально: оно выделяется прежде всего своим, тогда никому не понятным, Пикассо. С другой стороны, на выставке в Эссене Морозов взял неожиданный реванш: конфетно-розовые панно Мориса Дени на сюжеты "Истории Психеи", специально исполненные для его музыкального зала, будучи тогда уступкой салонному вкусу, сегодня особенно понравятся любому циничному постмодернисту.
Итак, Германия восхищается широтой горизонтов русских собирателей начала века, проецируя свои восторги на Россию вообще. Мы, однако, знаем, что щукинская и морозовская коллекции обозначили скорее наши границы: предел искусства ХХ века, дальше которого не существовало ничего — ни в музеях, ни в книгах. Потому-то не очень верилось в совершенство "Девочки на шаре", которая вместе с постаревшей голубкой была безопасным и официальным знаком нового западного искусства. Русские сокровища на выставке в Эссене столь блистательны, что отвлекают от этой мысли. Но будем честны — это уже наши последние козыри.