фестиваль аутентизм
В Москве прошла Неделя барокко, организованная Французским культурным центром. На закрытии этого крохотного, но изящного цикла в камерном зале Дома музыки выступил известный французский ансамбль старинной музыки Le Poeme Harmonique. Концерт с увлечением не только слушал, но и смотрел СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Неделя барокко — название во всех отношениях громкое. Может быть, даже чересчур. Во-первых, на всю неделю три мероприятия: два камерных концерта и один кинопоказ (точнее, показ фильма-оперы). Во-вторых, барокко бралось не вообще, а в основном французское. Ансамбль Le Masque, выступивший первым, исполнял, правда, и Монтеверди, и Якоба ван Эйка (не путать с Яном), и Генделя, но среди внушительной компании французских авторов XVII-XVIII веков.
А следующим номером была как раз демонстрация фильма-оперы в театре "Школа драматического искусства", и пресловутой оперой (лирической трагедией, если точнее) был "Аттис" Люлли в эффектнейшей постановке Жан-Мари Виллежье с Уильямом Кристи в качестве дирижера. Там были смены пышных декораций с иллюзорной архитектурой, дотошно реконструированные балетные сцены, божества, спускающиеся с облаков,— словом, все, что полагалось французскому музыкальному театру времен великого короля. Остальная Европа к музыкальной стороне этого театра относилась не без скепсиса, но по части зрелищности ему не было равных, и это все признавали. Казалось бы, хоть и в виртуальном обличье, такое явление барочной реальности должно было стать самым ярким событием Недели барокко. Но, как выяснилось, самое яркое событие все-таки было впереди.
Это было неожиданно. Le Poeme Harmonique, которых Российский фонд старинной музыки в Москву привозил уже дважды, на сей раз приехали в предельно уменьшенном составе. Руководитель ансамбля лютнист Венсан Дюместр (бравшийся также за барочную гитару) и Сильви Моке, игравшая на виолах — да гамба и да браччо; больше никаких инструментов, даже ударных. Плюс, конечно, вокалистка ансамбля Клэр Лефийятр. И еще двое — Сесиль Русса и Жюльен Любек, ответственные за танец и декламацию. И вот такими скромными на первый взгляд силами французские артисты взялись воспроизвести атмосферу салонов эпохи все того же "короля-солнце".
Посильное воспроизведение началось даже прежде музыки: пока инструменталисты тихонько настраивались и разыгрывались, в зале погасили свет, а на сцене зажгли свечи — самые натуральные. Два огромных ветвистых подсвечника свечей на пятьдесят и вдобавок несколько десятков свечек по краю сцены, наподобие рампы. Теоретически свечи на концерте старинной музыки — это какое-то нехитрое масло масляное, это по меньшей мере наивно. Но вот здесь это работало, с неожиданной тотальностью абстрагируя созерцателя от контекста современного концертного зала. Сцена камерного зала ММДМ, площадка в общем довольно серьезная, если не сказать чопорная, неожиданно стала казаться расковывающей и свойской. И одновременно значительной, чужестранной и благородной, словно по крайней мере палладиевский театр "Олимпико". Вдобавок эта схема освещения, на самом деле довольно точно воспроизводящая освещение раннебарочной сцены (две люстры плюс рампа), вносила во все происходящее на сцене удивительную караваджистскую светотеневую игру. А это было немаловажно. Программа, которую Le Poeme Harmonique в этот вечер представляли впервые (не впервые в России, а вообще впервые), мало походила на традиционный концерт. Это было синтетическое представление, где инструментальная музыка, вокал, декламация и хореография слиты и соединены в единое действо. Вездесущий барочный "синтез искусств" проявлялся ведь не только в грандиозных масштабах, как в версальских празднествах или папских церемониях в Сан-Пьетро, но и в куда более камерных увеселениях.
Если, скажем, красавица Клэр Лефийятр своим сильным и гибким голосом исполняла какие-нибудь галантные airs de cour, то непременно выплетала жестами витиеватый архаически-условный узор. Если звучала танцевальная мелодия, допустим, известная спаньолета из сборника Гаспара Санца, то был и танец: Жюльен Любек и Сесиль Руссе демонстрировали грациозные чудеса реконструированной барочной хореографии с точеными жестами, плавно-капризной динамикой и картинными контрапостами. И все это без пауз (не говоря уж об антракте), очень сосредоточенно, буквально на одном дыхании: ария переходит в декламацию стихотворения, а танец — в драматическую сцену. Почти все произведения — из разряда малоизвестных (не считая прекрасно исполненных вариаций на тему "Фолии" Марена Маре для виолы да гамба). Даже монолог из трагедии, исполненный Жюльеном Любеком, принадлежал перу не Расина, Корнеля или Филиппа Кино, а значительно менее известного у нас в качестве драматурга Теофиля де Вьо. К слову сказать, в декламации барочных текстов, которой Le Poeme Harmonique вообще уделяет много внимания, также немало реконструкции. Не только интонации или жесты, но сам язык, вернее произношение,— все это старинное, обезоруживающее своей непривычностью и искусственностью, так и пахнущее старой кожей книжных переплетов, пожелтевшей бумагой редких гравюр.
Эффектный ход для завершения программы музыкантам подсказал известный жанр духовной музыки французского барокко lecons de Tenebres — "чтения для Темной утрени": в ходе этой самой утрени, совершавшейся в последние дни Страстной недели, в церкви постепенно гасили свечи, пока она не погружалась в тотальную тьму. Вооружившись церковными колпачками-гасителями, Клэр Лефийятр и Жюльен Любек, умудряясь сохранять иератическую статуарность движений, постепенно погасили на сцене все свечи под затихающие звуки лютни. И в этом тоже был определенный урок внимания к репертуару и стилистике: в любой, даже самый прозаический жест можно вложить частицу того обаяния, за которое мы привыкли ценить давние эпохи музыки и искусства.