Полтора года назад, спасая от лейкоза Настю Савельеву, читатели Ъ собрали ей в пять раз больше денег, чем надо на поиск в Европе донорского костного мозга. В итоге еще четверым малышам удалось подыскать доноров и выполнить пересадку в Москве. Трехлетний Сережа Тропин — из этой счастливой четверки. Его оперировали в мае 2004 года.
Мы пьем чай с Сережиной мамой Любой Тропиной на кухне московской квартиры, и Люба все допытывается у меня, показывая кипу листков, на каждом из которых ярко-желтое пятно:
— Вот как вы считаете, так бывает, чтобы такая кроха до операции рисовала только темными фломастерами, а после операции рисует только яркие светлые солнышки? Но ведь так оно и есть. Он что, уже понимал, что тогда было смертельно опасно, а теперь впереди светлое будущее?
Люба спрашивает, просто и легко улыбаясь, и я понимаю, что зря боялся, идя на эту встречу. Я боялся этого разговора, потому что не все так ясно у Сережи. Да, все пять малышей (кроме Сережи это Настя Савельева, Максим Матвеев, Вадик Маркунин и Игорь Оболенский), прооперированные на €75 тыс. от читателей Ъ, находятся сейчас в стадии ремиссии, как говорят врачи Российской детской клинической больницы (РДКБ). И у каждого реальные, говорят доктора, шансы на полное выздоровление: 50 на 50. Для таких тяжелых случаев это очень хорошие шансы. Но все-таки это 50 на 50.
Была и еще одна причина. До Сережи у Тропиных была дочь Алина. Она умерла восемь лет назад. Она тяжело заболела в первый же год, и в Ханты-Мансийском автономном округе, откуда Тропины, и в Тюмени ее лечили от разных болезней, даже удалили селезенку. А правильный диагноз Алине поставили только в Москве, в РДКБ: гемофагоцитарный лимфогистиоцитоз, то есть рак. Его травили "химией", но спасти девочку могла только трансплантация чужого костного мозга. Эти операции в России еще не делали. Пролежав в Москве год, Алина умерла дома, в поселке Луговой, как раз в ночь на Рождество 1997 года.
И вот Люба совсем без надрыва рассказывает мне об Алине, а Сережа сидит у нее на колене, задумчиво смотрит на меня и урчит автомобилем.
— Мы долго не решались завести ребенка, хотя очень хотели. А потом в институте генетики нас обнадежили, и мы рискнули.
Сережа родился здоровым. Заболел он только в год и восемь месяцев. Температура, геморрагическая сыпь — кровоподтеки по всему телу. Все повторилось.
В октябре 2003 года, когда Люба опять приехала в РДКБ, у наших докторов уже имелся опыт пересадки чужого костного мозга. Они провели четыре трансплантации, в том числе две с благополучным исходом. Только надо было найти €15 тыс.— столько стоит поиск неродственного донора в Международном регистре в Германии. Когда Люба обратилась за помощью к землякам-нефтяникам, ее спросили: "Есть гарантия, что спасут?" Гарантии не было. И у нее не осталось надежды.
О публикации Российского фонда помощи в Ъ в сентябре 2003 года Любе рассказали в больнице. Но речь там шла о деньгах на трансплантацию для Насти Савельевой, и Люба как-то не придала значения той статье.
— Я даже не подумала, что ведь и нам кто-то мог бы так же помочь. А тут влетают в бокс и кричат буквально: нашелся человек для твоего Сережки!
Назавтра в больницу пришел тот самый человек, сказал, что он Марк, что все оплатил, что Сережу не бросит и станет помогать и дальше. Тут Люба выдерживает долгую паузу и потом говорит:
— Я его спросила, кто он, в смысле кем работает. А он не понял и отвечает: "Я относительно счастливый человек". А может, и понял, да не захотел говорить, как считаете?
Марк сделал все, как сказал. Узнав, что после пересадки мальчик должен еще год амбулаторно наблюдаться в больнице и что надо освобождать койку, Марк снял трехкомнатную квартиру здесь же, на юго-западе Москвы. Тропины делят ее с Маркуниными и Оболенскими, у них у всех одна схема реабилитации. Реабилитация идет строго по протоколу, и в мае Тропины собираются к себе в Сибирь.
Вдруг Люба говорит:— В России еще только в Питере делают неродственные пересадки. Всего не больше сорока в год на такую страну. А потребность штук 250, представляете?
Тут Сережа перебирается ко мне, и я спрашиваю:— Так ты счастливый?
Сережа серьезно кивает, а Люба улыбается:
— Он относительно счастливый человек.