«О ходатайстве т. Крупской относительно разрешения эмигрировать»
Куда собиралась уехать из СССР вдова Ленина
95 лет назад, в 1926 году, произошло невероятное. Во время и после XIV съезда ВКП(б), где 20 декабря 1925 года Н. К. Крупская выступила против линии И. В. Сталина, ее начали упорно и методично шельмовать и сам глава партии, и его соратники. И вдова основателя советского государства в пылу этих споров заявила, что хотела бы покинуть СССР. Эта фраза сначала вызвала обостренный интерес в стране, которую Крупская упомянула в качестве места эмиграции, а на этом фоне — нешуточный переполох в Кремле.
«Нисколько не сомневалась в том,— говорила Н. К. Крупская,— что в процессе борьбы будут употребляться всякие приемы»
Фото: РГАСПИ / Росинформ, Коммерсантъ
«Нисколько не сомневалась в том,— говорила Н. К. Крупская,— что в процессе борьбы будут употребляться всякие приемы»
Фото: РГАСПИ / Росинформ, Коммерсантъ
«Заменяется организационной склокой»
То, что сказала в своем выступлении на XIV съезде партии Н. К. Крупская, было совершенно правильным по форме, но абсолютно неприемлемым для И. В. Сталина. 20 декабря 1925 года вдова вождя мирового пролетариата призвала делегатов съезда к учету и подробному рассмотрению всех мнений при принятии важнейших для страны решений:
«В прежние времена наша партия складывалась в борьбе с меньшевизмом и эсерством, в спорах с ними у членов партии складывалось убеждение, что именно большевистская линия — наиболее правильная линия. Теперь, товарищи, мы живем в других условиях. Нам нужно как-то иначе вырабатывать коллективное мнение партии. Большинство товарищей работает в очень разных условиях и разных областях работы, и поэтому они видят действительность с несколько разных точек зрения. Надо как-то дать возможность этим точкам зрения выявиться. Это необходимо не только для отдельных членов партии, это необходимо для правильного нащупывания партийной линии.
Конечно, в борьбе с меньшевиками и эсерами мы привыкли крыть наших противников, что называется, матом, и, конечно, нельзя допустить, чтобы члены партии в таких тонах вели между собою полемику.
Необходимо поставить определенные рамки, научиться говорить по-товарищески».
Крупская настаивала на том, что наиболее важные вопросы нужно обсуждать на страницах прессы:
«Последнее время этого не было, отдельные мнения не получили выражения на страницах нашего центрального органа, и благодаря тому, что этого не было, партия не приготовлена к дискуссии, которая, как снег на голову, обрушилась на партию за две недели до съезда».
Кроме того, она говорила и о форме, которую приняла эта дискуссия:
«Пришлось обсуждать эти вопросы уже не в спокойной атмосфере, а в атмосфере чрезвычайно напряженной, и, кроме того, всегда так бывает, когда не ясно, из-за чего идет спор: принципиальное выяснение заменяется организационной склокой. И сейчас мы видим, что вопрос постоянно сбивается на то, что сказал тот или другой питерский или московский товарищ».
К тому моменту суть спора — о выборе правильного пути дальнейшего развития экономики и государства — в целом перестала играть какую-либо роль. Все свелось к одному вопросу — будет ли все происходить по воле Сталина, которого поддерживали соратники и примкнувшее к ним большинство делегатов съезда, или нет.
«Мы были на Стокгольмском съезде, многие из нас были там. Зачем она напомнила этот съезд?» (на фото — репродукция c рисунка Н. А. Павлова)
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Мы были на Стокгольмском съезде, многие из нас были там. Зачем она напомнила этот съезд?» (на фото — репродукция c рисунка Н. А. Павлова)
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
И для подкрепления своей позиции Крупская напомнила делегатам о IV съезде партии, проходившем в апреле 1906 года в Стокгольме, где ленинцы оказались в меньшинстве и были вынуждены согласиться, пусть и чисто формально, с не устраивавшим их мнением большинства:
«Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии бывали съезды, где большинство было неправо. Вспомним, например, стокгольмский съезд. Большинство не должно упиваться тем, что оно — большинство, а беспристрастно искать верное решение».
Эта аналогия страшно разозлила Сталина и сталинцев, и на вдову Ленина обрушился без преувеличения вал критики. Особенно старался член Президиума Центральной контрольной комиссии партии Е. М. Ярославский, назвавший Крупскую слабым орудием оппозиции:
«Она сказала: мало ли какие бывают съезды, был, например, Стокгольмский съезд. Зачем она этот съезд напомнила? Мы были на Стокгольмском съезде, многие из нас были там. Зачем она напомнила этот съезд? Для того, чтобы сказать: там тоже было решение большинства, а это решение было неправильно. Как же мы, большевики, поступили тогда,— подчинились ли мы этому решению, когда оно было неправильно? Нет, мы, большевики, не подчинились этому решению. Единственный смысл этого напоминания о Стокгольмском съезде — если только был смысл в заявлении Надежды Константиновны — это то, что и настоящий съезд может явиться таким же съездом, каким был Стокгольмский».
Обрушился на Крупскую и глава профсоюзов М. П. Томский:
«Монопольного права на толкование Ленина позвольте никому не давать, в том числе и тем, кто пытается, как пифия с треножника, вещать, что Ленин вот это имел в виду, Ленин вот так-то имел в виду, вот это ленинизм, а это не ленинизм».
А нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов обвинял Крупскую еще жестче:
«Не сомневаюсь, что не только Надежде Константиновне, но и всей вместе взятой оппозиции не удастся сбить с ленинских рельс нашу партию».
Свою лепту внес и Сталин, назвавший выступление Крупской чушью.
После этого почти бесконечного потока обвинений Крупская снова попросила слова, сказав:
«Нисколько не сомневалась в том, что в процессе борьбы будут употребляться всякие приемы и обвинения меня в том, что я действую по личным мотивам».
Мало того, она продолжала гнуть свою линию:
«Если мы будем писать резолюции о внутрипартийной демократии и в то же время создаем такие условия для каждого члена партии, что за открыто высказанное мнение он может быть перемещен на другую должность, то все наши благие пожелания о внутрипартийной демократии останутся на бумаге. Вы знаете, что и в период предыдущей дискуссии у нас идейная борьба вырождалась в борьбу организационную».
И нападки на нее на съезде и после него усилились до предела. И во время одной из очередных стычек со сталинцами «старуха», как ее не раз называли на съезде, в сердцах сказала, что ей было бы лучше эмигрировать в Англию. В Москве на ее слова особого внимания не обратили. И совсем по-другому отнеслись к ним в Лондоне.
«Жизнь мадам Лениной у себя на родине находится в страшной опасности. Острая неприязнь возникла между нею и фракцией, которую возглавляет Сталин»
Фото: Т.Петрушев / Фотоархив журнала «Огонёк»
«Жизнь мадам Лениной у себя на родине находится в страшной опасности. Острая неприязнь возникла между нею и фракцией, которую возглавляет Сталин»
Фото: Т.Петрушев / Фотоархив журнала «Огонёк»
«Это поистине комплимент нашей стране»
Первым отреагировал на информацию, полученную из советской столицы, офицер флота и член Палаты общин коммандер О. Локер-Лэмпсон. Его рассказ опубликовала газета The Sunday Times:
«Ему известно из собственных источников, что жизнь мадам Лениной у себя на родине находится в страшной опасности. Острая неприязнь возникла между нею и фракцией, которую возглавляет Сталин и которая "намерена порвать с жестким коммунистическим учением Ленина". Эта фракция возмущена влиянием мадам Лениной, "источника чистого коммунизма". Поэтому, будучи вдовой величайшего революционера современности, она жаждет сделать нашу страну своим идиллическим домом».
В той же статье говорилось:
«Коммандер Локер-Лэмпсон также добавил, что хоть он сам открыт к любому исходу решения о переезде мадам Лениной, он считает, что правительство отнесется к этому вопросу предвзято из-за ее политических взглядов. Любопытно, однако, что она выбрала в качестве убежища именно Англию,— это поистине комплимент нашей стране. Ее желание переехать сюда означает, что условия жизни здесь лучше, чем в России…
И добавил, что "товарищи", с которыми ведет переговоры мадам Ленина — это хорошо известные английские коммунисты».
15 февраля 1926 года Локер-Лэмпсон во время заседания Палаты общин задал вопросы о Крупской министру внутренних дел сэру У. Джойнсон-Хиксу:
«Коммандер Локер-Лэмпсон,— говорилось в стенограмме,— спросил министра внутренних дел, обратили ли его внимание на прошение мадам Лениной приехать и проживать в этой стране; и какие меры он планирует предпринять в этом случае?»
На что министр ответил:
«Мне неизвестно ни о каком таком прошении, и я не могу предугадать исход такового прошения, если оно в самом деле было или будет подано».
Коммандер попытался пошутить:
«Ваша честь, не думаете, что и без этой дамы в стране достаточно безработных?»
Но министр не принял его тона:
«Я понятия не имею, подала ли она прошение».
Об этой беседе на следующий день, 16 февраля 1926 года, ТАСС сообщил руководителям страны.
Но на присланную из Лондона информацию в Кремле не обратили особого внимания.
А неделю спустя, 23 февраля 1926 года, ответственный руководитель ТАСС Я. Г. Долецкий докладывал Сталину:
«В бюллетене "Не для Печати" от 16-го февраля с. г. нами передано сообщение из Лондона о прениях в палате общин по вопросу о ходатайстве т. Крупской о разрешении эмигрировать в Англию. Агентство не реагировало на эту телеграмму, считая, что кампания этим одним фактом прений ограничится. Между тем сегодня получена новая телеграмма из Лондона, согласно которой английские газеты обсуждают этот вопрос. Телеграмма гласит: "Газеты считают просьбу Крупской о выдаче ей визы для въезда в Англию дальнейшим доказательством преследований, которым подвергаются со стороны Политбюро члены оппозиции на последнем съезде РКП"».
Долецкий предлагал и ответные меры:
«Я полагал бы необходимым опубликовать краткое, но очень резкое заявление тов. Крупской по этому поводу в английской печати и центральной московской. Прошу указаний относительно получения Агентством подобного заявления и опубликования его в прессе».
«Ей пятьдесят пять лет, а это, как мне сказали, немалый возраст для русской революционерки, для которой последние сорок лет были полны испытаний»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Ей пятьдесят пять лет, а это, как мне сказали, немалый возраст для русской революционерки, для которой последние сорок лет были полны испытаний»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Мы не решаем свои споры ножом или ядом»
Сам факт обсуждения в зарубежной прессе эмиграции вдовы основателя советского государства в буржуазную страну наносил колоссальный урон престижу большевистской власти. И Сталин запаниковал. На записке Долецкого он написал:
«Я считал бы целесообразным, чтобы т. Крупская дала соответствующее заявление в печать, в противном случае ее молчание будет истолковано как подтверждение слухов о т. наз. просьбе т. Крупской о въезде в Англию».
Но единогласной поддержки членов Политбюро Сталин не получил. В. М. Молотов и М. И. Калинин высказались за. А Л. Д. Троцкий, как говорилось в пометке на том же документе, «отказывается, считает необходимым обсудить, была ли действительно такая просьба со стороны т. Крупской».
Чтобы из-за разногласий не терять время в столь важном вопросе, британской прессе завуалировано передали официальное мнение советского руководства. 25 февраля 1926 года в The Manchester Guardian ее лондонский политический корреспондент писал:
«Следующая ответственная информация была предоставлена мне сегодня российским источником.
В заявлении, что мадам Ленина подвергается какой-либо опасности из-за разногласий со Сталиным, сказали мне, нет ни слова правды. "Несмотря на все наши недостатки,— сказал мой русский информант,— мы не решаем свои споры ножом или ядом. Мадам Ленина не собирается уезжать из России или искать убежища за границей".
Я должен заметить, что эта информация была предоставлена мне после письменного вопроса о том, возможно ли, что этот слух пошел после того, как мадам Ленина высказала желание поехать лечиться в Висбаден, Карлсбад или на другие европейские воды, что вполне вероятно, так как она не совсем здорова. Ей пятьдесят пять лет, а это, как мне сказали, немалый возраст для русской революционерки, для которой последние сорок лет были полны испытаний».
Кроме того, неназванный советский источник подчеркнул, что Крупская — отнюдь не политик:
«Коммунистическая партия восхищается ею как вдовой Ленина и ветераном революции. Она принимает участие в политической жизни России так же, как любая русская коммунистка.
Но она не политик в прямом смысле слова, и, как мне заявили, последний человек, против которого могут начать политические преследования».
Однако вопрос о собственном заявлении Крупской оставался открытым. И 4 марта 1926 года его обсудили на заседании Политбюро. В его протоколе значилось, что решение предложено самой Крупской. Но ее имени не было ни среди докладчиков, ни среди присутствующих на заседании. А в принятом решении говорилось:
«а) Предложить т. Зиновьеву разослать всем членам Политбюро интервью английского коммуниста с т. Н. Крупской;
б) Проверить, появилось ли оно в печати. Если нет, то принять меры к скорейшему его опубликованию».
Вот только вопреки первоначальному предложению Долецкого, поддержанному Сталиным, в центральной советской печати — «Правде» и «Известиях» — ни до заседания Политбюро, ни в последующие дни подобное интервью так и не появилось. Не нашлось его следов и в ведущих британских газетах.
Получалось, что опытная подпольщица переиграла генерального секретаря ЦК. Она не опровергла ни своего желания эмигрировать, ни наличия противоречий со Сталиным, которые угрожали ее жизни, и тем самым обезопасила себя. Ведь в случае ее скоропостижной кончины страна и мир точно знали бы, кого обвинять в смерти ближайшей соратницы и вдовы Ленина.
Сталин, естественно, не остался в долгу и методично отравлял существование «старухи» всеми возможными способами. А когда он полностью сосредоточил власть в своих руках, подавив остатки сопротивления репрессиями, и мог по большей части игнорировать мнение зарубежной общественности, действовать «ножом или ядом» не было никакой необходимости.
Просто-напросто к тяжело заболевшей 24 февраля 1939 года Крупской очень долго —три с половиной часа — ехала скорая помощь из Лечсанупра Кремля. А в больницу вдову Ленина доставили только через девять с половиной часов после начала приступа аппендицита, что сделало ее положение безнадежным. Несмотря на боли, она твердила, что хочет очень многое сказать на открывающемся в марте XVIII съезде ВКП(б), но 27 февраля 1939 года ее не стало.