выставка иконы
В Музее Андрея Рублева проходит выставка "Иконы из частных собраний". За этим незаметным названием скрывается экспозиция поразительного уровня, которая могла бы сделать честь любому музею мира. На выставке побывал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
На выставке около 200 икон, и занимают они практически все выставочные площади Музея имени Андрея Рублева, расположившегося в Спас-Андрониковом монастыре в Москве. Когда идешь на выставку, испытываешь чувства смешанные: понятно, что иконы из частных собраний не могут принадлежать к первому ряду произведений иконописи, а с другой стороны — ругать иконы невозможно: как бы ни были они нарисованы, а все равно иконы. Оказываясь на выставке, испытываешь почти шок. То, что там показано, вполне может претендовать на полную и очень яркую экспозицию истории русской иконописи от времени Андрея Рублева до начала ХХ века.
Здесь есть все: и свободные, какие-то рискованные по рисунку, хотя уже по-рублевски гармонизированные по цвету "праздники" XV века, и торжественные, по-дионисиевски государственно-просветленные большие иконы XVI века московской и ростовской школ, и варварски красные, грубые и торжественные новгородские иконы того же XVI века, так поразившие в свое время Матисса и Кандинского, и отчасти комические попытки мастеров Оружейной палаты перевести на иконописный язык голландские гравюры XVII столетия, вызывавшие столь яростный гнев протопопа Аввакума, и иконопись XVIII века, пытавшаяся придать образу Богоматери лирическую беспечность сентименталистского портрета Боровиковского, и сказочная салонность Палеха, и иконы эпохи символизма — словом, вся история и все краски русской иконописи, за исключением ее домонгольского периода.
Но чем больше рассматриваешь эту экспозицию, тем больше чувствуешь, что ее очарование даже не в ее полноте и качестве. Тут дело в другом — в выборе икон.
Первую связанную художественную историю русского иконописания написал Павел Муратов. Это было в начале прошлого века, и сегодня ее читать очень странно. Разумеется, все, что там написано, устарело, изменились датировки, представления о развитии иконописи и т. д., но не это главное. В основе повествования Муратова — чисто вкусовые суждения, он говорит об иконописи только и исключительно с точки зрения художественного приема, поэтики, это своего рода история вкуса к божественному. А материал, на который он опирается,— это исключительно частные собрания, которые, разумеется, сегодня не сохранились, все разъяты на составные части и розданы по различным музеям.
Поражаешься тому, что можно писать об иконах вот так — с частной художественной точки зрения. Когда же рассматриваешь выставку в Музее Рублева, вдруг понимаешь, почему это возможно. Тут сталкиваешься с совершенно утраченной в отношении иконописи категорией — с ярко выраженным художественным вкусом коллекционера. Иконы собираются не просто так, не исходя из их материальной ценности, а в соответствии с неким индивидуальным вкусом владельца. Вкус владельца вводит в это пространство категорию вкуса вообще — оказывается, что на иконы можно смотреть не только как на религиозное событие или как на государственное достояние, но еще и видеть в них чисто художественный феномен.
Это так странно, ведь владельцы на выставке почти анонимны. Только Виктор Бондаренко, обладающий, пожалуй, самой значительной коллекцией иконописи XVI столетия,— человек более или менее публичный, так или иначе мелькающий в прессе и общественной жизни (выставка икон из его собрания была в прошлом году в Третьяковской галерее, он же выступил как меценат роскошной выставки "Мир чувственных вещей в картине" в ГМИИ в 1998 году). Остальные — только имена, иногда инициалы, иногда названия галерей со странными для темы названиями (крупнейшее собрание иконописи принадлежит галерее "Дежавю").
И тем не менее ты ясно видишь индивидуальный вкус. Скажем, тот же господин Бондаренко собирает только чрезвычайно торжественные и просветленные иконы, знаменующие собой, пожалуй, самый светлый и восхищающий этос русской православной традиции — когда религиозное просветление сочетается с волей едва ли не государственного, и уж во всяком случае всеобщего, действия. Это иконопись светлой победы, это настроение церкви Вознесения в Коломенском и соборов Московского Кремля. С другой стороны, скажем, собиратель, скрывающийся за инициалами "И. М.", избирает иконопись прямо противоположного свойства — страстную, едва ли не экстатическую икону начала XV века, вскормленную еще темной феофановской традицией мистического "столпнического" религиозного переживания, и это переживание безусловно остроиндивидуально, в нем еще нет нравящейся господину Бондаренко соборной гармонии. Что же касается галереи "Дежавю", то там господствует авангардный вкус к иконе; тот, кто собирает вещи для этой коллекции, ценит в русской иконописи ее выразительность варваризованной по сравнению с византийской традицией примитивности, он выбирает те вещи, где вместо сияния золота появляется яркий красный цвет, где тончайшая линия заменяется на жесткий цветной контур, где значимость фигуры прямо отражается в ее размерах, а композиция строится с некоторой непосредственностью детского рисунка. А, скажем, коллекционер по имени М. Миндлин ценит в иконописи какие-то невозможные сюжеты и иконографические схемы. Аналогов тому, что хранится в коллекции, невозможно вспомнить, у него даже есть несколько неожиданная икона "Зачатие Марии", явно переработанная с какой-то западной галантной сцены XVIII века, с недвусмысленными ухаживаниями и довольно-таки роскошным ложем с балдахином и цветным постельным бельем на заднем плане.
Хотя, конечно, безумно интересно, кто стоит за этими инициалами и именами, но поскольку коллекционеры не заявляют о себе публично, то и говорить на эту тему не представляется возможным. Важно, однако, другое. Частное собирание икон дарит нам совершенно необычное ощущение от иконописи. В любой музейной экспозиции иконописи в советское время вы чувствовали героическое шествие государства в развитии русской национальной культуры, сегодня — несколько неуверенный спор государства с церковью на тему о том, являются ли иконы только церковным или же общегосударственным достоянием. Художественные достоинства иконы всегда на втором, если не на десятом плане, главный же вопрос всегда в том, может ли чудотворная, скажем, икона находиться в музейной экспозиции и сохраняются ли там ее чудотворные свойства. Здесь же все эти вопросы как-то уходят. Вместо этого вдруг возникает совершенно забытое измерение — художественное. Ценность икон оказывается в том, что это поразительные произведения живописи, и относиться к ним можно еще и с точки зрения художественного вкуса. Именно этот вкус всегда лежит в основе любой частной коллекции, и кажется, что только в ней он еще продолжает жить.