фестиваль музыка
Фестиваль Earlymusic, в этом году проходивший в Москве, Петербурге и Поволжье, завершился. Итоги московской программы фестиваля, плавно перешедшей от рафинированности к фольклору, подводит СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В Москве приоритетной площадкой фестиваля стал театр Гонзага в Архангельском. Когда в прошлом году в тамошних свежеотреставрированных стенах провели два фестивальных концерта, это смотрелось любопытным экспериментом. Теперь, особенно ближе к финальному мероприятию, все выглядело милейшим образом сроднившимся с усадебным, как выражались в Италии, teatrino. И музыканты, явно чувствовавшие себя свободными от условностей стандартного концертного зала, и публика, с энтузиазмом раскупавшая билеты.
В каком-то смысле это было даже неожиданно. Ну да, как мы знаем, театр, построенный знаменитым итальянским сценографом, является уникумом, ибо устроен по нормам XVIII века и никак под более поздние нормы с тех пор не приспосабливался. Имея в виду чудом сохранившееся (вместе с машинерией и прочими чудесами) устройство сцены, можно даже вслед за организаторами фестиваля скрепя сердце назвать этот театр "барочным", хотя интерьеры во всем их благородном изяществе классицистичнее некуда. Стараниями музея-усадьбы на сцене соорудили даже самые настоящие декорации, сделанные по только что найденному эскизу Пьетро Гонзага; нарисованы они, конечно, тяп-ляп, но при должном освещении возникает все, что нужно: иллюзия глубины, объема и прочее.
Между тем самые яркие события из тех, что разворачивались на этом фоне, не имели ничего общего не только с ранней музыкальной классикой, но и с барокко XVIII века. На закрытии фестиваля, например, звучали тарантеллы, исполняемые прославленным франко-итальянским ансамблем L`Arpeggiata. Вполне себе старинные тарантеллы и вообще генеалогия у этой программы была самая почтенная.
В 1630-х годах ученый иезуит Афанасий Кирхер — великий всезнайка, которому было дело решительно до всех отраслей тогдашней культуры,— заинтересовался странными обычаями южноитальянской области Апулия. Точнее говоря, некоторыми резвыми народными танцами. Кирхер выяснил, что эти танцы по поверью могут служить противоядием при укусе тарантула и потому называются тарантеллами. Будучи человеком вдумчивым, с несколько скучноватой обстоятельностью он развил этот сюжет: тарантулы бывают разными: у какого-то паука, видите ли, холерический темперамент, у кого-то меланхолический — нужно этот темперамент сопоставить с древнегреческими музыкальными ладами (можно бы еще с астрологией, алхимией и оптикой, perche no, как говорится), и получится простая и эффективная танцевальная медицина.
В концерте, однако же, этой ученой подоплеки не чувствовалось. Стиль ансамбля L`Arpeggiata, которым руководит лютнистка Кристин Плюар, как раз и состоит в том, чтобы под слоями учености и элитарности прозревать в старинной музыке эдакую крепкую и витальную простонародность. Все песни и танцы исполнялись на старинных щипковых струнных (теорба, лютня, барочная гитара плюс псалтерион) в нарочито "безыскусной" аранжировке. Яростные ритмы подчеркивались то кастаньетами, то тамбурином, то ручным барабанчиком. Периодически из-за гонзаговских декораций выпархивала ладно сбитая танцовщица Анна Дего, которая, облачаясь в какие-то весьма легкие пейзанские платьица, демонстрировала хореографию, зажигательную вплоть до рискованности. Словом, чувствовалось, что очень прав был Кирхер, угадывая в тарантеллах родство с дионисийскими культами. Все полыхало, как костер на сельском празднике; жару поддавал в особенности вокал Лючиллы Галеацци — неподражаемая средиземноморская хрипловатая крикливость, от которой песни на апулийском диалекте, то заунывные, то разнузданные, обнаруживали в себе какую-то вековечную обрядовую величавость.
Такой разудалый этнический, даже этнографический аккорд завершил фестиваль, вместивший за несколько концертов множество на первый взгляд совершенно несопоставимых музыкальный явлений. С одной стороны, скажем, харизматичный дуэт Паоло Пандольфо и Гвидо Балестраччи, исполнявших в высшей степени рафинированную музыку XVII века для двух виол да гамба. С другой — французский виртуоз Уильям Донгуа, чьи поразительные импровизации на корнете (он же цинк) в позднеренессансной стилистике оказались одним из ярчайших событий фестиваля. Но при этом был, скажем, и такой курьез, как Flanders Recorders Quartet, привезший программу из органных произведений Баха в аранжировке для блокфлейт.
Исполнители именитые, и уже одно то, что их удалось залучить в Москву, разумеется, похвально. Но похвальнее всего то, во что их выступления складываются. В наших условиях фестиваль старинной музыки вынужден поначалу терпеливо нести просветительскую миссию. Ее азы составляет нехитрый тезис "старинная музыка — это не скучно". В этом, кажется, все убедились. Дальнейшая прописная истина в том, что предмет заботы аутентистов составляет трудная, многогранная, местами даже противоречивая подлинность.
Суть ее во многом игровая. Но и театр Гонзага — игра: и его хитроумная сцена, и его палладианский антураж не что иное, как игра во всех смыслах — от бытового до хейзинговского. И не в том только задача респектабельного фестиваля старинной музыки (каким Earlymusic по гамбургскому счету стал уже давно), чтобы привозить престижных знаменитостей. Но и в том, чтобы создавать качественную игровую отдушину в рядовой музыкальной жизни, которая доходит порой до нестерпимой серьезности — а это, знаете, повреднее, чем укус тарантула.