|
Пытливые умы России |
 |
| Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ |
| Искусство палача требовало не только тренировки и навыка, но и особого состояния души |
Европейская мода
Если в Древнем Риме телесным наказаниям подвергали только рабов, то в средние века пытать стали всех подряд. Связано это было с тем, что постепенно выходили из употребления судебные испытания, во время которых подозреваемый должен был доказать свою невиновность тем, что не горел в огне или же не тонул в воде. Выходили из моды и судебные поединки, то есть "дуэли" между обвиняемым и обвинителем. Раньше поединок воспринимался как важное процессуальное действие: считалось, что правого должен поддержать Бог. Собственно говоря, и пыточное судопроизводство также исходило из того, что человек, совесть которого чиста, легко перенесет незаслуженное наказание, в то время как настоящий преступник устоять не сможет.
В Европе пыточное судопроизводство процветало до второй половины XVIII--начала XIX века, и над разработкой пыточных орудий трудились лучшие европейские умы. В Германии, например, было известно около 70 пыточных орудий. К основным способам пыток, употреблявшимся еще в Древнем Риме, в разных странах присоединились новые изощренные истязания. Подозреваемых вешали вверх ногами и раскладывали под головой костер, закручивали голову веревкой или же, привязав голову к ногам, продевали в веревку палку и вертели до тех пор, пока голова не пригибалась к пяткам. А такие "чудеса прогресса" как, например, испанские железные башмаки с гвоздями, которые при повороте специального рычага вонзались в ногу, или шотландский сапог, состоявший из деревянных дощечек, сжимавшихся на ноге винтом, хорошо известны благодаря приключенческим романам и кинофильмам. В течение долгого времени пытки лишь ужесточались, и никому не приходило в голову каким-нибудь образом их ограничить. Лишь в конце XVI века законодатели начали задумываться о том, разумно ли во время следствия превращать подозреваемого в калеку. Например, действовавший в Германии Устав Карла V предписывал судьям не подвергать никого пытке, пока не будет достоверно доказано событие преступления, а против подозреваемого не соберут достаточных улик. Постепенно пытки стали применять лишь по отношению к тем ушедшим в несознанку обвиняемым, которых поймали прямо на месте преступления. А в первой половине XVIII века Вольтер и французские энциклопедисты начали и вовсе оспаривать разумность такого метода выяснения истины. Они писали, что если вина не доказана, то применение пытки незаконно, так как нельзя истязать невинного. А если вина доказана, то проводить еще какие-то процессуальные действия просто бессмысленно.
Европейское общественное мнение относилось к пытке все хуже и хуже, и сфера ее применения постепенно сужалась. В 1770 году пытку отменили в Пруссии и в Дании, а в 1789 — во Франции. В России же пытать продолжали еще почти целое столетие.
Состязательный процесс
 |
| Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ |
| Стандартным инструментом следствия в России была дыба, но иногда вместо нее применялась сложная импортная техника вроде пыточного кресла |
"1. Сей допрос такой есть, когда судья того, на которого есть подозрение, а он добровольно повиниться не хочет, пред пыткою спрашивает, допытываясь от него правды и признания в деле...
4. Однако ж надлежит жестокую пытку умеренно, с рассмотрением чинить, поскольку умерение пытки весьма на рассуждение судейское положено. Того ради надлежит судье предварительно рассудить количество дела, в котором подозрительного пытать намерятся, ибо в... тяжелых делах пытка жесточе, нежели в малых бывает. Также надлежит ему тех особ, которые к пытке приводятся, рассмотреть, и... твердых, бесстыдных и худых людей, жесточе, тех же, кои деликатного тела и честные суть люди, легче, и буде такой пытки довольно будет, то не надлежит судье его приводить к большему истязанию...
5. Когда судья... многих имеет пред собою преступников, которых жестоко допрашивать потребно, тогда надлежит ему оного, от которого он мнит быстрее узнать правду, прежде пытать. И если от этого еще правды не узнает, то того, который в преступлении более всех подозрителен явился, прежде всех пытать. Если же все преступники в равном явятся подозрении, и между оными отец с сыном или муж с женою найдется, тогда сначала сына или жену к пытке привести.
 |
| Кошачьей лапой (металлическими грабельками с деревянной ручкой) рвали мясо на спине допрашиваемого, когда правда не открывалась кнутом |
7. Буде же кто по довольному подозрению пытан будет, и на пытке в своем преступлении признается, потом же в суде снова от своих показаний отречется, говоря, что он был вынужден в этом признаться под пыткой, тогда его можно снова пытать, потому что это признание наводит на него новое подозрение, и таким образом может он и в третий раз пытан быть. А ежели трижды пытку снесет и снова отречется, то уже его допрашивать более не надлежит, но взяв от него полное число порук, чтоб ему всегда, когда потребен, в суд явиться, также и присягу, что за учиненное над ним истязание никому мстить не будет, освободить, но от подозрений совсем не освобождать, поскольку со временем могут новые явиться подозрения, и тогда его снова к пытке привести надлежит...
9. Если же пытанный оговорит на пытке других, о которых также злой слух происходил, то... судья на основании этого признания и злого происходящего слуха этих особ тоже допрашивать и пытать велит, хотя закон повелевает, чтобы без достаточного свидетельства или подозрения никого по оговору от других к пытке не приводить".
Как это ни странно, пыточный процесс, по крайней мере в том виде, в котором он практиковался в России XVIII века, можно с полным основанием назвать процессом состязательным. Дело в том, что если обвиняемый запирался, то пытать начинали доносчика. В некоторых делах принцип симметрии выдерживался достаточно последовательно: первая пытка доносчика — первая пытка обвиняемого, вторая пытка доносчика — вторая пытка обвиняемого. То, что первым на дыбу шел обвинитель, соответствовало традиционному процессуальному принципу, отраженному в пословице: "Доносчику — первый кнут". Избежать пытки доносчик мог лишь в том случае, если ему удавалось убедительно доказать правоту своего доноса. Подтвердительная пытка была для обвинителя страшным испытанием, и он часто не выдерживал и говорил, что оболгал обвиняемого (на юридическом языке того времени это называлось "очистить от навета"). Правда, отказ от прежних показаний не избавлял от мучений, поскольку новую версию событий надо было также подтвердить под пыткой. Судьи мотивировали необходимость новой пытки тем, что это, по их мнению, позволяло увериться в том, что обвинитель отказался от прежних показаний по велению сердца, а не в результате подкупа. И лишь прошедший пытки имел серьезные основания быть полностью оправданным.
 |
| В начале XIX века с помощью пыток удавалось решить триединую задачу — познать истину, привлечь иностранных туристов в страну и за счет их пожертвований кормить заключенных |
Правда, существовали простые, но весьма эффективные способы избавиться от пыток: дать взятку и попытаться замять дело. Но здесь все зависело от везения, а везло далеко не всем. Например, в конце лета 1698 года был арестован и доставлен в тайную канцелярию купец Гавриил Никитин. В доносе, решившем судьбу купца, сообщалось, что тот неодобрительно отзывался об идее Петра I начать строительство флота в Воронеже и говорил при этом: "Жаль-де силы, что пропадает, а он, государь, хоть бы и пропал". В течение месяца пытки превратили сравнительно молодого еще человека в дряхлого старика. И тогда он попросил своих оставшихся на свободе родственников отнести 1000 рублей любимцу царя Александру Меншикову. Купцу Никитину не повезло, поскольку в момент передачи взятки к Меншикову случайно зашел сам Петр I. Обозлившись, император не позволил спустить дело на тормозах, и процесс продолжался даже после смерти Никитина и закончился конфискацией его имущества.
Средство самозащиты
Обвиняемого не спрашивали, хочет ли он идти на дыбу, но автор доноса не мог не сознавать, что обоснованность кляузы ему придется доказывать не где-нибудь, а в пыточном застенке. И эта готовность объяснялась не желанием насолить обвиняемому и не гипертрофированным чувством гражданского долга. Все было намного проще: в русском законодательстве недоносительство считалось серьезнейшим преступлением.
Обещание доносить великому князю о готовящемся против него заговоре содержалось уже в так называемых крестоцеловальных записях, а попросту говоря, в тексте присяги, которую представители правящей элиты давали великому князю. А согласно принятому в 1649 году Соборному уложению, за недонесение о любом злом умысле против царя полагалась смертная казнь. Злой умысел при этом трактовался очень широко, и "поносные слова", то есть сильное выражение в адрес самодержца, могли стоить невоздержанному на язык верноподданному очень дорого. Неприятности ждали и тех, кто называл властей предержащих словами хоть и вполне пристойными, но не особенно понятными. От обвинения в оскорблении "величеств" никто не был застрахован.
 |
| Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ |
| После присоединения Средней Азии к Российской империи началось взаимопроникновение пыточных культур |
Однако далеко не все истории кончались столь благополучно. Так, например, в 1746 году в тайную канцелярию поступил донос на некоего Ивана Онуфриева, который переписал откуда-то "салтанское письмо" австрийскому императору. Несмотря на то что это письмо оказалось высокопарным писанием, не имеющим никакого отношения к политике, было начато следствие, восстановившее цепочку из семи человек. Продолжить следствие дальше было невозможно, так как последний из обвиняемых сказал, что получил письмо от неизвестного прохожего. В результате же все семь писателей были допрошены по полной программе, а затем биты батогами и сосланы.
Написав донос, человек рисковал подвергнуться пытке, но зато избежать обвинения в недоносительстве. Утешением ему могло служить то, что российские орудия пытки были куда менее изощренными, чем их зарубежные аналоги. Хотя висящий на дыбе навряд ли радовался тому, что его пытают в Москве, а, например, не в Толедо.
Допрос с пристрастием
 |
| Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ |
Пыточный процесс начинался с того, что подсудимого раздевали (такое публичное раздевание считалось страшным бесчестием). Затем тело, а особенно спину подозреваемого внимательно осматривали, пытаясь найти следы кнута или плети. Обнаружение таких следов означало, что данный человек является рецидивистом. В мемуарах сохранилось описание осмотра спины Пугачева, в котором рассказывается, как палач, "помоча водою всю ладонь правой руки, протянул оной по голой спине Пугачева, на коей в ту минуту означились багровые по спине полосы". Обнаружение следов кнута всегда отмечалось в протоколе допроса. Обязательно записывалось и то, как подследственный объяснял происхождение рубцов. Отсутствие вразумительных объяснений говорило отнюдь не в пользу подозреваемого. "По осмотру он явился подозрителен,— читаем мы в одном из бесчисленных протоколов,— бит кнутом, а за что не знает, и для того он показался подозрительным". По законам того времени ранее наказанный преступник считался заведомо виновном в новом преступлении.
Затем уже в пыточном застенке проводился первый допрос (это процессуальное действие называлось допросом с пристрастием), во время которого подследственному пытались продемонстрировать орудия пытки во всей красе: палачи ненавязчиво разводили жаровню и раскаляли щипцы. Иногда на глазах допрашиваемого пытали другого человека. Нужно сказать, что допрос у дыбы не ограничивался угрозами применить пытку или же демонстрацией на телах других людей. Из сохранившихся протоколов известно, что следователи нередко прибегали к имитации пытки. Обвиняемого могли не спеша привязывать к дыбе, а затем снова отвязывать, так и не начиная истязаний. И лишь после всех этих запугиваний подозреваемого передавали палачам.
Первое, что предстояло испытать подозреваемому, была виска, то есть подвешивание подозреваемого на дыбе без нанесения ударов кнутом. Дыба представляла собой перекладину или блок с продернутой через него веревкой. При помощи этого орудия пытаемого поднимали за руки, при этом человек нередко получал вывихи плечевых суставов. По описанию иностранного путешественника, присутствовавшего при пытке, палачи "тянут так, что слышно, как хрустят кости, подвешивают его так, словно раскачивают на качелях". В том, что иностранный наблюдатель оказался в пыточной камере, нет ничего удивительного. В XVIII веке иностранцы посещали русские тюрьмы в качестве специального аттракциона. Тем более что денег на содержание заключенных не хватало и милостыня, которую подавали туристы, оказывалась весьма кстати.
"Подлинная правда..."
 |
| Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ |
| Плеть осталась неотъемлемой частью русской юстиции даже после запрета пыток. Только из средства дознания она превратилась в средство воспитания |
Для того чтобы выработать профессиональный удар, палачи учились на тренажерах, то есть избивали кучу песка или прикрепленный к бревну кусок бересты. Само собой разумеется, подозреваемый ни в коем случае не должен был умереть во время экзекуции. В инструкции палачам специально оговаривалось, что старых или больных нужно бить не так сильно, как молодых и здоровых.
Последствия пытки кнутом были ужасны. Современник вспоминал, что после 80 ударов кнутом подследственный "висел совсем мертвый, ибо вскоре уже на его теле ничего не было видно, кроме кровавого мяса до самых костей".
Для тех, кому удавалось выдержать пытку кнутом, истязания не заканчивались. Несговорчивых ждали испанские сапоги и всевозможные зажимы для рук, которые в народе называли "репками". А с Востока российские застенки позаимствовали стягивание головы веревкой и пытку водой (см. справку "Должностная инструкция".— "Деньги"). О том, каким способом следователям удавалось "выяснить всю подноготную", читатель догадается самостоятельно. На этом фоне кормление арестанта соленой рыбой и отказ дать воду кажется просто невинной забавой.
Арестантская наука
Выдержать пытку мог далеко не каждый, поэтому наибольшие шансы перетерпеть и добиться таким образом оправдательного приговора могли или физически сильные люди, или же фанатики-самоистязатели. Могучие грубые каторжане, неоднократно отведавшие кнута и отчасти утратившие чувствительность кожи на спине, имели здесь массу преимуществ. Сохранился, например, рассказ о стрельце, который был под следствием шесть раз и совсем не боялся кнута и огня. Невыносимой он считал лишь пытку холодной водой.
Для того чтобы не чувствовать боли, опытные подследственные пили специальные наркотические настойки. В старинных лечебниках есть рецепты различных "лекарств против правежа". Кроме того, в списках распространялись заговоры против пытки, огня, железа, веревки и петли, которые должны были облегчить боль. А после наказания кнутом лечились тем, что клали на спину шкуру только что зарезанной овцы.
Что касается людей, идущих на пытку из идейных соображений, то они обходились без лекарств и заговоров. Так, например, монах Варлаам, который считал, что все жители антихристова царства (а таковым он считал империю Петра I) должны очиститься через страдания. Поэтому Варлаам с радостью шел на пытки. Правда, по той же причине Варлаам пытался оговорить максимальное число людей. "Может быть,— говорил он,— пожелают они с ним мучиться, и они-де будут с ним в царствии небесном".
"Стыд и укоризну человечеству наносящее..."
Если петровское законодательство всячески расширяло область применения пыток, то с правления Елизаветы начинается эпоха постепенного сокращения сферы их применения. В подготовленном по инициативе императрицы в 1754 году новом проекте уложения пытка была впервые признана не рядовым, а чрезвычайным следственным действием. Применение ее допускалось только по отношению к упорствующему и не признающему вины подследственному, причем лишь в тех случаях, если против него недоставало улик. Если раньше пытка использовалась в качестве способа подтверждения показаний, то теперь она была призвана лишь разговорить ушедшего в несознанку подследственного. Кроме того, согласно этому проекту, тяжесть пытки не могла превышать тяжесть наказания, которое грозило обвиняемому в случае обвинительного приговора. Проект также запрещал пытать стариков (старше 70 лет) и детей (моложе 15), которых следовало "принуждать к показанию истины" при помощи более гуманных розог или же батогов. Кроме того, от пыток освобождались безумные, глухонемые, а также не знающие грамоты, потому что они "не имея разума ни в чем умышленного преступления учинить, и наказаны быть не могут". Несмотря на то что этот проект так и не стал полноценным законом, методы, при помощи которых выбивали показания из подследственных, постепенно смягчались.
Ограничить применение пытки пыталась и Екатерина II, которая писала: "Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше... верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодной кровью; всякий пытанный в горячке и сам уже не знает, что говорит". И действительно, в первые годы царствования Екатерины пытали существенно меньше. В январе 1763 года, присутствуя первый раз в сенате, императрица повелела обращать преступников "к чистому признанию больше милосердием и увещанием, особенно же изысканием происшедших в разные времена околичностей (то есть сбором улик.— "Деньги"), нежели строгостью и истязаниями, стараться, как возможно при таких обстоятельствах, уменьшить кровопролитие и пытать только тогда, когда все средства будут истощены, но и в этом случае в приписных городах пытку не производить, а отсылать преступников в губернские и провинциальные канцелярии, где поступать с крайней осторожностью, чтобы как-нибудь вместе с виновными и невинные не потерпели напрасного истязания". А в наказе, который императрица дала составителям нового уложения, пытка определялась как "надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свои уповающего". И наконец 8 ноября 1774 года императрица подписала секретное повеление о том, чтобы присутственные места ни под каким видом не допускали при допросах телесных истязаний "для познания о действиях истины". Самое трогательное, что этот документ появился как раз во время следствия на Пугачевым и его сторонниками. Едва ли ограничение пыток началось с государственных преступников. Известно, что Пугачеву во время допросов говорили, что императрица разрешила вести дознание "с полной властью ко всем над тобою мучениям, какие только жестокость человеческая выдумать может". И испугавшийся угроз Пугачев начал давать показания.
Запреты на использование пыток нарушались повсеместно, поэтому сенат постоянно выговаривал местным властям за чрезмерную жестокость, а в качестве компенсации засчитывал произведенные пытки в качестве наказания по приговору. Полностью пытки были запрещены Александром I, который требовал, чтобы "самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народа". Однако нарушался этот запрет постоянно. Помещики пытали крестьян, а судьи — подозреваемых. Наказание жаждой, когда арестованного кормят селедкой, но не дают воды, упоминается в гоголевском "Ревизоре". Среди жалоб купцов на Городничего есть, например, такая: "Я тебя, говорит, не буду, говорит, подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки". Про то, что пытка запрещена законом, Городничий не врал: свод законов 1832 года объявил употребление пыток уголовным преступлением, за которое судебным чиновникам грозили каторжные работы. И тем не менее вплоть до судебной реформы 1864 года у следователей всегда был соблазн прибегнуть к пыткам. В пореформенном суде этого соблазна уже не было, поскольку присяжных совершенно не интересовали признания, полученные при помощи дыбы и кнута.
АЛЕКСАНДР МАЛАХОВ
При подготовке статьи использованы материалы Е. В. Анисимова.
|