В парижском Музее декоративного искусства (MAD) проходит выставка «Cartier и искусства ислама: в поисках современности», организованная ювелирным домом, MAD и Музеем искусств Далласа при участии Лувра. Кураторы собрали редкие предметы, архивные материалы и произведения ювелирного искусства — более 500 экспонатов, которые иллюстрируют историю влияния искусства ислама на формирование стиля Cartier с начала ХХ века до настоящего времени. Об этом проекте «Стиль. Украшения» рассказал Пьер Райнеро, бессменный директор по стилю и наследию Cartier и инициатор выставки.
Директор по стилю и наследию Cartier Пьер Райнеро
Фото: Courtesy of Cartier
Директор по стилю и наследию Cartier Пьер Райнеро
Фото: Courtesy of Cartier
—В название выставки вынесено не восточное влияние, а именно исламское искусство. О чем именно речь? Искусство каких стран и какие его формы — живопись, архитектура, декоративно-прикладное искусство — больше всего повлияли на ювелиров Cartier?
—В предыдущей выставке мы показали связи Cartier с персидской культурой и Индией великих моголов. Но никогда раньше исламское искусство не становилось отдельной темой — это сделано впервые. В плане географии наша выставка охватывает большую территорию: от Испании времен Омейядского халифата до Индии Великих Моголов и Индонезии и даже дальше, в том числе Аравийский полуостров, Турцию и все Средиземноморье, которое находилось под влиянием исламского искусства.
Что же касается искусства, то и тут мы не устанавливали себе границ, мы показываем все: от архитектуры до декоративно-прикладного искусства и шире — до бытовых объектов и живописи; большой раздел посвящен персидским миниатюрам.
В искусстве ислама слились очень разные художественные формы, поэтому мы и говорим во множественном числе: искусства ислама. Все они так или иначе влияли на Cartier, а не только ювелирное искусство.
—То есть оно влияло в последнюю очередь?
—Не в последнюю, но и не в первую. Например, в коллекциях 1960–1970-х годов мы видим черты, присущие украшениям моголов или берберов. Но в целом, говоря об исламском влиянии, мы прежде всего говорим о пришедших оттуда формах — не только о рисунке, но и о хроматической цветовой гамме, о непривычных европейскому глазу сочетаниях цветов.
Фото: Courtesy of Diller Scofidio Renfro
Фото: Cartier
—Известно ли, когда появились первые произведения Сartier, вдохновленные исламским искусством? И что это было — декоративные предметы или ювелирные украшения?
—Первые произведения, в которых мы видим влияние исламского искусства, относятся к 1904–1905 годам. Это и ювелирное искусство, и предметы декора. Кураторы проследили весь путь, все развитие, установили все источники — это сотни листов рисунков, этюдов, которые не отсылают сразу к украшениям, а показывают работу с формами и рисунком.
—Кажется, что предметов декоративно-прикладного искусства даже больше, чем украшений.
—Это объяснимо. В них отчетливее видны влияния. Но тем интереснее угадывать в ювелирных украшениях исламские мотивы, тут возможностей для творчества больше, и зачастую источники вдохновения не имеют ничего общего с финальным результатом. Интересно наблюдать, как рисунок принимает трехмерную форму. Когда, например, плоский исламский мотив со стены или персидской миниатюры становится объектом, начинает играть со светом. Формы, которые превращаются в украшение, подчеркнуты пустотой, и пустота — это часть мотива. Рисунок становится трехмерным произведением искусства.
—Какого рода влияния вы можете определить?
Фото: Raphael Chipault © Musee du Louvre
Фото: Cartier
—Есть произведения, где влияния и источники вдохновения очевидны и указаны. Мы в Сartier называем это «по мотивам», в таких произведениях угадываются и фрагменты миниатюр, и сюжеты рельефов, и орнаменты — на выставке много таких примеров. Это может быть ювелирное украшение, которое было разобрано и собрано заново. Здесь все влияния прослеживаются. Есть связи через рисунок, который отсылает к исламской культуре. А есть то, что я называю «тихой интеграцией»,— когда произведения не заявляют о своих корнях, но влияния очевидны. И на нашей выставке представлены такие примеры. Знаменитое колье 1947 года герцогини Виндзорской — один из самых наглядных. Сегодня мы смотрим на него как на образчик стиля того времени. Все признаки налицо: тут и перекрученное желтое золото, и смешение металлов, и смелые сочетания — аметисты, бирюза. Узнается рука арт-директора Cartier Жанны Туссен. Но если вглядеться в рисунок, в его геометрию, становится очевидно, что он происходит из исламского искусства, хотя это никак не упоминалось.
—В какой период Cartier находился под наибольшим влиянием исламского искусства?
—Начало мы можем определить очень четко. Это первые 20–30 лет ХХ века, годы формирования стиля, появления новых мотивов, которые станут языком Cartier и о происхождении которых мы перестанем задумываться. И эта выставка тем и интересна и отличается от других, что эти мотивы — структурообразующие. Почему? Потому что исламское искусство больше, чем какое-либо, обращается к геометрическим формам, а они — богатый материал для создания новых форм. Это наш фундамент. Помимо геометрии есть и цветовые сочетания, которые тоже являются частью нашей креативной истории, нашего стиля. Например, tutti frutti, сочетание сапфиров, рубинов, изумрудов, которое пришло из искусства Индии периода моголов, или шестиугольные и треугольные формы, которые также родом из исламских культур.
Фото: Raphael Chipault © Musee du Louvre
Фото: Cartier
—Что вас удивило при подготовке выставки? Какие открытия вы для себя сделали?
—В самом начале есть зал, посвященный лексике Cartier, и для европейского взгляда здесь многое оказывается неожиданным. Ведь эти вещи 1920–1930-х годов в нашем представлении никогда не имели связи с исламским искусством. Мы считали их своим ар-деко, исконно европейским явлением, но получается, что происходят эти формы из исламской культуры. Или, например, современное колье конца ХХ века, имеющее форму шестиугольника. Оно создавалось при мне, и я хорошо помню, как первый говорил, что это очень в стиле Сartier, совершенно не задумываясь об истоках, а ведь эта форма пришла к нам из исламского искусства. Более того, она нам напоминала о структуре молекулы, и это современное звучание стало определяющим, когда принималось решение. Это пример того, как история перерождается, переизобретает себя, какие новые вариации появляются в ходе этих невероятных трансформаций и как современно могут звучать многовековые формы, которые пришли к нам из этих прекрасных культур.
—Что это? Восстановление исторической справедливости?
Фото: Cartier
Фото: Cartier
—В какой-то степени. Это признание, но это еще и возможность показать взаимопроникновение, циркуляцию рисунков, форм, которые обогащают наш мир ежедневно. Кураторы проделали такую огромную исследовательскую работу, восстановили формы в таком количестве и такого качества, каких я не ожидал. Не мог вообразить такого богатства. Особенно в ключевой для дома период, когда формировался стиль Cartier. Наш дом в то время считался продолжателем традиций XVIII века, которые, в свою очередь, были традициями античности. Это была наша марка, наша специализация. Но кураторы показали: то, что я воспринимал как совершенствование этого стиля, «очищение», вычленение новых форм, вовсе не так очевидно. В момент этого перехода мы видим много так называемых гирлянд, которые четко указывают на XVIII век, но эти декоративные элементы исчезают очень быстро, в первые годы XX века, уступая место геометрии — ромбам, шестиугольникам, кругам, комбинациям линий. Да, с одной стороны, это стилизация XVIII века, а с другой — добавление форм исламского искусства, и у нас есть тому доказательства — тетради, черновики, где видно, как художники работали, откуда брали, чем вдохновлялись. Я счастлив, что эта выставка позволяет на многое взглянуть по-новому. Мы никогда не перестанем смотреть вдаль, за горизонт. Это принцип работы Cartier.