«Для нас важна докапитализация»

Рынок геологоразведки серьезно пострадал из-за падения цен на сырье в 2020 году. О том, как «Росгеология» справилась со снижением заказов, о необходимости государственных вложений в компанию, возможности ее частичной приватизации и бурении на других планетах “Ъ” рассказал генеральный директор «Росгеологии» Сергей Горьков.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Насколько сильно упал объем ваших заказов в 2020 году?

— Прошлый год был шоковым для геологической отрасли — цена на нефть резко упала, и объемы геологоразведки на углеводородное сырье сильно сократились. Это касается не только России, а всего мира. При такой низкой цене инвестиции в геологоразведку нефтегазовые компании или прекратили, или перенесли на следующий период. Сейчас наблюдается постепенное восстановление, например, по наземной геофизике, но по шельфу его почти не произошло. Что важно отметить: в 2020 году у нас около 70% выручки должны были обеспечить заказы от нефтегазовой отрасли. То есть падение рынка в 2020 году должно было очень сильно ударить по нашей выручке, так как фактически большинство тендеров были перенесены или отменены.

Однако благодаря разработанной еще в 2019 году стратегии, которая направлена на диверсификацию, такого сценария удалось избежать, и мы оказались более или менее готовыми к кризису. В итоге снижение выручки в прошлом году составило лишь около 7%, то есть не такие драматические цифры, при этом мы заработали хорошую прибыль — 508 млн руб.

— Снижение было компенсировано в основном за счет твердых полезных ископаемых (ТПИ)?

— Безусловно, мы активно пошли в коммерческие контракты именно в части ТПИ. Наша мультимодальная стратегия предполагала рост коммерческих заказов как таковых, в нефтяной части тоже. В России в этом направлении не было возможности разгуляться, но мы обеспечили рост на международных рынках. Наша цель — до 30% выручки через пять лет получать за счет международных контрактов. В 2020 году нам удалось получить несколько крупных контрактов с валютной выручкой, к примеру, на сейсморазведку на шельфе Индии.

Комбинация роста на международном рынке, в ТПИ, плюс партнерские проекты, которые мы начали готовить в 2019 году,— все это позволило совершить достаточно сильный рывок в прошлом году. Что касается первого полугодия этого года — оно лучше, чем аналогичный период 2020 года, как по выручке, так и по объему контрактов. План этого года — 30 млрд руб. при выручке 25 млрд руб. в 2020 году. Этот рост может быть обеспечен в первую очередь за счет наземной геофизики. Компании проводят тендеры, и хотя их меньше, чем в 2019 году, но в этом сегменте рынок восстанавливается.

— Какие сегменты так и не восстановились после кризиса?

— На шельфе объемы не восстановились. Это все-таки дорогостоящие проекты, работы по которым можно вести в короткий период навигации — в августе—сентябре. Большинство компаний отложило реализацию проектов на 2022 год.

— Есть компании, которые не останавливали тендеры по сухопутной сейсмике?

— «Роснефть» не останавливала тендеры даже в прошлом году. Многие другие компании остановили, но в этом году возобновили.

— Претендуете ли вы на участие в тендерах по сейсмике проекта «Восток Ойл»?

— Конечно, мы готовы участвовать, мы заинтересованы в проведении и сейсмических работ, и буровых работ, тем более что имеем большой опыт работ по глубокому бурению в этом регионе.

— Какую долю в выручке 2021 года вы хотите достичь за счет контрактов по ТПИ?

— Если ранее планировали 25–30%, то теперь ориентируемся на 35–40%. То есть происходит замещение тех объемов работ, которые мы не смогли получить на шельфе.

— Расскажите об условиях ваших партнерств по ТПИ. Зачем они вам?

— «Росгеология» обладала определенным количеством лицензий, полученных по заявительному принципу на основании приказа Минприроды №583. Осваивать недра по этим лицензиям было бессмысленно, ведь у нас нет опыта разработки. Поэтому у меня возникла идея сделать партнерства с компаниями, которые могли бы разделить с нами геологический риск. Было совершено 14 таких сделок — с крупными, средними, небольшими горнодобывающими компаниями. Реализация этих сделок в 2020 году помогла нам компенсировать часть выпадающей выручки.

Первые «экзиты» по соглашениям предполагаются после третьего года, в 2023–2024 годах. У нас есть два варианта: либо мы продолжим участвовать в СП в качестве миноритарного партнера, либо нам платят за выход. То есть опционы везде, но в разной форме: где-то опцион (на продажу доли.— “Ъ”) обязательный, а где-то опцион, в котором мы имеем право остаться и иметь устойчивый доход.

— Хотели бы вы аналогичных партнерств с нефтегазовыми компаниями?

— Мы думаем об этом. Но крупные нефтяные компании обладают мощными геологическими службами, поэтому у них в принципе нет такой необходимости, а малых и средних компаний не так много.

— У «Росгеологии» большие проблемы с неисполнением госконтрактов, это фиксировала Счетная палата. Согласны ли вы с этой оценкой?

— В 2020 году удалось переломить тенденцию. С 2015 года как снежный ком нарастал объем неисполненных госконтрактов, дойдя почти до 5 млрд руб. в начале 2019 года, как раз в тот момент, когда я возглавил холдинг. Дело в том, что у нас немного разный подсчет со Счетной палатой. Мы считаем по выполненным работам, физически актированным и принятым, а они считают по оплаченным казначейством. Оплата иногда затягивается по разным обстоятельствам, в том числе не зависящим от нас. Счетная палата зафиксировала по итогам 2020 года снижение неисполненных контрактов до 4 млрд руб., но по выполненным и актированным работам, по нашим данным, неисполнение составляло 2,4 млрд руб.

— Почему происходит неисполнение?

— Первая причина — позднее заключение госконтрактов. Тендеры объявляются с запозданием в шесть или девять месяцев, то есть уже изначально заложено опоздание с исполнением госконтрактов — так построена конструкция, и это Счетная палата, кстати, тоже отмечает. Второй момент: работы ведутся сезонно, на море только два месяца в году. И если задержка идет на шесть—девять месяцев, то целый год будет потерян. Например, если контракт подписан в октябре, мы уже не можем идти в Арктику, поэтому исполнять его начнем только в августе—сентябре следующего года. Есть сезонность у работ по твердым полезным ископаемым, в Сибири у нас все работы только в летний период. Наоборот, сейсмику в Сибири мы выполняем в основном зимой. Мы работаем в очень удаленных местах, где нет дорог и зачастую их приходится строить, затаскивать технику по зимникам за многие сотни километров.

В этом году, думаю, объем неисполненных обязательств будет вообще очень маленький — несколько сотен миллионов рублей, и то они будут в основном связаны с сезонностью.

— Госконтрактов в 2021 году в целом стало меньше?

— Не драматично. Сокращение составило 5–10%.

— 8 июля на заседании правительства обсуждалось развитие минерально-сырьевой базы. Вы ожидаете получения господдержки?

— Правительство увидело проблему и поставило задачу по увеличению финансирования ГРР. Мы увидели, что власти заинтересованы в том, чтобы геология заняла достойное место в том числе в нацпроектах, что важны модернизация и перевооружение отрасли. Эти направления мы поддерживаем и активно участвовали в формировании предложений для правительства.

В принципе, решая текущие задачи, мы очень внимательно смотрим в будущее, которое невозможно представить без внедрения новейших технологий. Когда-то в 1960-х годах использование геофизических методов исследований выдвинуло геологию на передовую технического прогресса. Сейчас нужен новый прорыв. В конце июля, отмечая юбилей «Росгео», мы провели в «Сколково» питч-сессию «Геология будущего», где с коллегами из разных отраслей попытались представить, какой будет геология через 10–15 лет.

Квантовые технологии, блокчейн, искусственный интеллект, дистанционные исследования недр из космоса и с беспилотных аппаратов, бурение на других планетах и на дне Мирового океана, анализ больших данных. И это не мечты, многие из этих технологий уже внедряются в геологии.

— О будущем надо думать, но какие предложения вы направили в правительство сейчас?

— Мы считаем, что «Росгеология» была сильно недокапитализирована с момента ее создания в 2011 году. 80% изношенности основных средств по состоянию на 2019 год о чем-то говорит, идти с таким показателем в коммерческий рынок достаточно сложно. За счет инвестпрограммы нам удалось улучшить показатель до 70% на конец 2020 года. Я считаю, это почти равносильно подвигу, потому что 2020-й был тяжелейшим годом.

Мы предприняли достаточно выверенные инвестиционные шаги, это нам позволило в том числе и выигрывать коммерческие контракты. В Восточной Сибири мы хотели выиграть тендеры по 3D-сейсмике и проинвестировали переоснащение партий 3D. Нужно было выиграть тендер по бурению Канандинской скважины, и мы приобрели на заводе в Екатеринбурге самую современную буровую установку, которая есть в России для глубоких параметрических скважин. Чтобы соответствовать требованиям заказчика при бурении стратиграфических скважин в Арктике, нужно было оснастить наше судно «Бавенит» более мощной буровой установкой. Мы создали ее вместе с Оренбургским заводом бурового оборудования, в августе она приступит к работе.

В этом году мы сохраним инвестпрограмму в 3 млрд руб., но этого недостаточно для модернизации, поэтому для нас важна докапитализация. В 2019 году было сформировано соответствующее поручение премьер-министра. Мы оценивали потребность в 65 млрд руб. на десять лет. Понятно, что это не разовая докапитализация, ее нужно делать под проекты. Мы надеемся, что правительство вернется к этому вопросу и сможет выделить хотя бы часть средств на докапитализацию уже в следующем году.

— Если не будет докапитализации, каких последствий ждать? Есть ли у нее альтернатива?

— У нас есть сценарий и без докапитализации. Будет медленное развитие компании за счет собственных средств, и она будет работать с небольшой прибылью.

Альтернативный вариант — приватизация. Государство может приватизировать часть пакета акций, чтобы вырученные деньги инвестировать в компанию.

— Не будет ли слишком ограниченным круг интересантов при приватизации?

— Вы же про альтернативу меня спросили, я вам отвечаю. Альтернатив немного. Многие компании, как Сбербанк, «Роснефть», «Газпром», не имеют 100% в собственности государства. Поэтому можно выпустить акции и инвестировать (в компанию.— “Ъ”) через частичную приватизацию. Такой вариант, кстати, у нас в стратегии учтен.

— Предлагались разные идеи по поводу будущего «Росгеологии», в том числе превращение ее в госкорпорацию, присоединение к Роснедрам. Вы какую форму считаете приемлемой?

— Вы знаете, в данном случае важна не форма. Если компанию не докапитализировать и не увеличить объемы работ, все это будет иметь чисто косметическое значение. Как человек, который возглавлял госкорпорацию (ВЭБ в 2016–2018 годах.— “Ъ”), могу сказать, что не всегда этот формат является идеальной моделью. Если, например, необходима консолидация усилий по геологии, по восполнению минерально-сырьевой базы — а я считаю, что это необходимо,— то форма госкорпорации вполне реалистична. Но если не будет содержания, такая форма не будет иметь смысла.

— А что касается присоединения к Роснедрам?

— «Росгеологию» невозможно присоединить к Роснедрам, потому что это акционерное общество, которое осуществляет коммерческую деятельность. Даже все наши государственные контракты по своей сути коммерческие.

— Изношенность основных фондов создает проблемы для того, чтобы квалифицироваться на тендеры?

— И да, и нет. Мы делаем инвестиции под конкретный контракт. Мы будем участвовать в тех тендерах, для которых у нас готово оборудование.

Если у нас нет требуемого оборудования, на такие тендеры просто не пойдем, потому что ты не сможешь выполнить эту задачу, и заказчик не будет счастлив.

— Например, по шельфовым контрактам предъявляются требования по числу сейсмических кос…

— Мы соответствуем всем критериям. В 2020 году мы инвестировали в оснащение судов и сейчас также докупаем необходимое оборудование. По сейсмокосам наши суда сегодня являются лидерами в России. Состояние наших 3D-судов позволяет участвовать в тендерах за рубежом, где сейчас как раз есть объемы работ по 3D. Причем мы успешно конкурируем: тендер ONGC на шельфе Индии выиграли у норвежцев.

— Ведь и у китайцев тоже есть такие суда.

— У китайцев суда есть, но их не все приглашают в тендеры. Вот Индия не берет, например, китайские суда.

— Холдинг обладал самым большим сейсмофлотом в РФ, но, по некоторым оценкам, он сейчас в плачевном состоянии.

— Я бы не назвал его плачевным. 3D-суда, как я сказал, у нас в очень хорошем состоянии. Что касается бурового флота, у нас два единственных в России буровых судна, которые мы тоже модернизировали. Что плохо с флотом — к сожалению, в мире в целом сократился объем 2D-сейсмики. В РФ в 2020 году был всего один объект, а на 2021–2022 годы нет ни одного объекта. Просто нет объемов работ для этих судов.

С другой стороны, наши 2D-суда, которые в основном были сделаны из рыболовецких судов и которым уже по 30–35 лет, морально устарели. В той же Арктике, если потенциально нужно будет выполнить какие-то работы 2D, под них в России достаточно иметь одно-два судна. Поэтому часть из наших шести судов поставили на отстой, наиболее старые — реализуем.

— То есть суда простаивают.

— Да, большинство стоит, мы пытаемся их загружать, используя при бурении как суда поддержки.

— Испытываете ли вы потребность в 3D-судах?

— Прямой потребности не испытываем. Даже существующие мощности у нас на 20% больше, чем потребность. В 2020 году разорились две крупные международные компании, занимающиеся сейсмическими работами, среди них Polarcus. Сейчас существует избыток судов на мировом рынке 3D-сейсмики.

Если говорить о потенциальной потребности — это строительство многофункциональных исследовательских судов на будущее. На Морской коллегии предлагали два проекта судов, которые в будущем нужно иметь России, чтобы исследовать Мировой океан, Антарктику, Арктику. Это не только сейсмика, а более широкий набор возможностей с использованием специальных эхолотов и другого оборудования. Но строительство таких судов потребует существенных вложений.

— Существуют ли проблемы с поставкой оборудования для сейсмических судов в условиях санкций?

— Проблем реальных нет, но, безусловно, риски есть, потому что оборудование в России не производится. У нас есть проект по финансированию разработки собственной сейсмокосы, мы сейчас приступили к производству в рамках пилотного проекта и планируем провести испытания в этом году.

— Какие зарубежные контракты планируются в этом году?

— У нас большой контракт заключен по исследованию акватории Аральского моря с Узбекистаном, сейчас идет уточнение сроков начала полевых работ. Видим возможности по организации аналогичного проекта по Аралу в Казахстане. В июле мы подписали контракт с ЦАР по созданию комплексной геологической карты всей страны. Это такой наш флагманский продукт. В Монголии мы начали полевые работы буквально на прошлой неделе для ГОК «Эрдэнэт» — большое событие по возвращению российских геологов в эту страну. Видим в Казахстане несколько поисковых проектов на цинк в 2022 году, сейчас мы готовимся к ним. Есть хорошие перспективы для использования созданных с нашим участием беспилотных аппаратов для проведения магнитной и гравиразведки в Казахстане и в странах Африки.

Интервью взял Дмитрий Козлов