В Авиньоне продолжается 58-й театральный фестиваль. Как обычно, он показывает многое из того, что будет определять будущий сезон во французском театре. Из Авиньона — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Значение Авиньонского фестиваля для французов можно понять, только зная особенности французской театральной системы. В славной стране с богатейшими сценическими традициями всего один государственный репертуарный театр с постоянной труппой — La Comedie-Francaise. Один, осознаете? Хотя театров во Франции, наверное, больше, чем в России, и денег у них всяко больше, и оборудование получше нашего. Соответственно, годовая программа многочисленных французских гостеатров составляется из череды гастрольных спектаклей, играющихся, скажем, по две-три недели. Если этот театр делает собственную продукцию, то ее ждет точно такая же судьба: две-три недели дома, и в путь-дорогу.
В общем, кто не успел, тот опоздал. Спектакль запускается в гастрольное турне по стране: если режиссер и актеры имениты — по городам, если нет — по весям. Поэтому невозможно представить себе парижского или лионского театрала, который, подобно москвичу или питерцу, мог бы лет через пять после премьеры вспомнить, как хорош был спектакль Х в театре Y, и решить, что недурно было бы насладиться им еще разок. Во французском театре ничто ни в чем не укоренено. А спектакли, которые больше года не живут, "закупаются" театрами заранее, как коты в мешках, потому что маршруты верстаются еще до того, как начинаются репетиции.
Словом, даже самые рьяные критики инерционной и заболоченной театральной системы России при взгляде на Францию должны почесать в затылке, но об этом лучше раздумывать долгими зимними вечерами. Что касается Авиньонского фестиваля, то он выступает сопродюсером многих постановок и за это получает право первой ночи. То есть каждый год в июле в Авиньоне играются премьеры изрядного количества важных спектаклей, которые в течение следующего сезона можно будет увидеть в Париже, Лилле, Гавре, Страсбурге, Нанси... Еще и поэтому сюда съезжаются зрители и критики со всей страны. Вот, скажем, "Пер Гюнт" в постановке Патрика Пино. Из программки видно, что до парижского "Одеона" — театра Европы, главного из продюсеров постановки, спектакль доедет только в марте будущего года, а премьера состоялась сейчас в Авиньоне.
Знаменитую пьесу Генрика Ибсена показывали в курдонере папского дворца. Основной фестивальный зал под открытым небом — место особое. С одной стороны, играть здесь почетно, а спектакли в папском дворце неофициально считаются главными на фестивале. С другой — размер пространства и древние стены дворца, служащие естественным задником для представлений, способны убить любое искусство. Здесь хорошо медитировать, думать о бренности сущего, ставить оперу или балет, проводить съезды и концерты. А с драмой из года в год происходит одно и то же: мизансцены расплываются, люди на фоне стены кажутся лилипутами, они вынуждены кричать или использовать подзвучку. Как на грех, почему-то и французских режиссеров сюда пускают логоцентричных, склонных к самозабвенным актерским мелодекламациям. Может, в "Одеоне" и будет выглядеть "Пер Гюнт" Патрика Пино пристойно и осмысленно, но пока что спектакль предназначен разве что поклонникам радиотеатра или любителям лечебного сна на свежем воздухе. Впрочем, французы вообще любят театральное искусство прежде всего ушами. Если в чем и укоренен французский театр навеки, то в языке. А иностранным зрителям, в том числе и профессионалам, лучше направить стопы к другим жанрам.
Например, к цирку. Прежде никогда не видел в цирке моноспектаклей. Иоханн ле Гийерм и его "Cirque ici" доказали, что это возможно. Весь вечер на арене небольшого шапито был один этот человек и еще множество разнообразных забавных объектов, которые он использовал, приручал или строил собственными руками на глазах у зрителя. Поначалу артист укрощал "животных": засовывал голову в пасть мохнатого картонного тетраэдра, а зверь глотал человека целиком. Потом ударом хлыста заставлял встать другое чудище на задние ноги: разрезанный рулон металлической сетки удивительным образом собирался и принимал вертикальное положение. А три ведра разных размеров заставил кататься по концентрическим окружностям, будто лошадей носиться кругами по арене.
Номерам, которые придумал изобретательный Иоханн ле Гийерм, трудно найти название, но смотришь их затаив дыхание. Вот он долго выстраивает из одинаковых книг две наклонные башни — томики в центр арены подвозит уморительно смешная тележка-челнок, выплевывающая по две штуки каждые секунд десять,— чтобы потом улечься на них сверху, сложить башни в две арки (а его тело посредине) и в этой победоносной позе уплыть за кулисы. Еще он ходит по горлышкам бутылок, поливает цветок песком и объезжает строптивого коня-сороконожку — это седло, ощетинившееся снизу частоколом железных прутьев.
Господин ле Гийерм здесь и клоун, и акробат, и дрессировщик. При этом его персонаж смахивает больше на мрачноватого рок-музыканта, во всяком случае, на мизантропичного маргинала: косичка на затылке, мутный взгляд, странные гримасы, да и телосложения он скорее тщедушного, чем богатырского. Откуда только такая выносливость берется? Поначалу кажется, что его представление под названием "Секрет" — лишь отличная пародия на цирк. Но оказывается, что это причудливый мир одиночки, бесстрашного, но чуждого реальности. Это одновременно лаборатория чудаковатого мага и мастерская бесполезного ремесленника. В финале представления он сооружает спираль из досок и веревок, ведущую под купол шапито. Долго проверяет на устойчивость громадную скрипящую конструкцию, но убедившись в том, что сбито на славу, просто соскальзывает по веревке вниз и исчезает с арены.