5 июля в парижском хосписе в возрасте семидесяти трех лет скончался художник Михаил Рогинский. Он долгое время оставался самым недооцененным из русских нонконформистов.
Эмиграция (художник уехал во Францию в 1978 году) не принесла ему славы международной звезды, но надолго изъяла из местного контекста. В России Михаил Рогинский получил признание только в последние годы, его персоналки прошли в Третьяковке и Русском музее. Михаила Рогинского даже номинировали на Государственную премию, которую он, впрочем, не получил, да и сам художник никогда не стремился попасть в истеблишмент. Зато он стал лауреатом учрежденной в этом году премии "Мастер", которую с этого года присуждает независимое жюри искусствоведов и арт-критиков.
За Михаилом Рогинским закрепилось почетное, но неточное определение отца русского поп-арта благодаря работам начала 1960-х. Тогда он создал едва ли не первые в истории отечественного искусства объекты — выпиленную из фанеры и покрашенную ярко-красной краской "Дверь" с настоящей ручкой и такую же красную "Стену" с настоящим выключателем. Но на самом деле Михаил Рогинский был не советским поп-артистом или предшественником концептуализма, но, пожалуй что, последним великим русским живописцем. И даже его "двери" и "стены" на самом деле были монохромными абстракциями — жизнь цвета была в них куда важнее, нежели анекдотическая узнаваемость объекта. Рогинский не подвергал сомнению само понятие картины, как это делали концептуалисты, но и не был консерватором, полагающим, что нужно блюсти верность традиционному ремеслу. Просто он верил в необходимость воссоздавать мир из краски, чтобы таким образом найти ему объяснение и оправдание.
В московскую мастерскую Михаила Рогинского я попала ребенком, мои родители приятельствовали с художником. Подвал был загроможден не столько картинами, сколько самой краской в каком-то первобытном магматическом состоянии: на многочисленных палитрах, мольбертах и даже просто на полу высились настоящие сталагмиты полузасохшего пигмента. Тот же ландшафт неизменно воспроизводился и в парижских мастерских художника, в которых мне доводилось бывать позже. Но Михаил Рогинский вовсе не был этаким стихийным "живописцем нутра". Напротив, он страстно размышлял и говорил об искусстве, будь то впечатления от регулярных походов в Лувр или от вышедшей на русском "Философии" Энди Уорхола. В истории искусства для него не существовало непреложных авторитетов. К Йозефу Бойсу, Энди Уорхолу, Джексону Поллоку и прочим покойным или живым мэтрам он относился как к коллегам по цеху, с которыми он находится в постоянном внутреннем диалоге, часто доходящем даже до "ссор": Михаил Александрович мог вдруг рассердиться на того или иного хрестоматийного художника, обозвать его проходимцем и жуликом, чтобы несколько лет спустя "простить" собрата по искусству. Споры, которые художник вел со своими коллегами, никогда не затрагивали болезненных тем признания и славы. Михаил Рогинский и на Западе оставался истовым нонконформистом и бессребреником и никогда не считал "карьеру" художественной категорией.
Даже прожив четверть века во Франции, Михаил Рогинский продолжал рисовать советскую Москву 1960-1970-х годов: блочные дома-хрущобы, окраинные пустыри, слякотные улицы, красные трамваи и телефонные будки давно вышедших из употребления моделей, толпу на остановках и покорные очереди. Но Рогинский оставался верен "совку" вовсе не потому, что полагал, что так положено русскому эмигранту в Париже: его картины не годились на экзотические сувениры для иностранцев. Просто тот мир, который в 1960-е годы Михаил Рогинский спасал от советской выморочности, разлагая его на надежные в своей простоте элементарные единицы бытия — хлеб, стакан, дверь, примус, квадраты кафеля,— постепенно стал собираться воедино, обретать законченность во времени и пространстве, превращаясь из мучительного личного опыта в объективную эстетическую целостность.
Благодаря Михаилу Рогинскому советская Москва стала таким же фактом искусства, что и Париж импрессионистов или Америка Эдварда Хоппера, а очереди обрели незыблемость евангельских сцен Джотто. Другие художники подвергали советский мир деконструкции или мифологизации — Михаил Рогинский был единственным, кому удалось запечатлеть этот мир как некую вневременную, непреложную и свободную от идеологических спекуляций подлинность.
ИРИНА Ъ-КУЛИК