17 июня в одной из городских больниц Санкт-Петербурга в возрасте 62 лет умер художник и фотограф Александр Теребенин. Он скончался от тяжелых травм, полученных во время съемки в заброшенном здании.
Художник, фотограф Александр Теребенин
Фото: Александр Федоров
Художник, фотограф Александр Теребенин
Фото: Александр Федоров
Одной из первых печальную новость сообщила на своей странице в Facebook художник и критик Марина Колдобская: «Снимал в заброшке, провалился, тяжелые травмы, спасти не удалось». Чудовищный в своей идеальной соотносимости с типом искусства погибшего художника сюжет. Когда-то та же Колдобская написала едва ли не лучшие слова о своем друге: «Теребенин — художник, воспевающий забытье». Археология смерти была основным источником вдохновения для Александра Теребенина, который всем радостям цвета, сияния, блеска и гладкости нового, чистого, молодого и гламурного всегда предпочитал копание в пыли, осколках, останках в свете из полуразбитых окон, среди ломаных теней руинизированного прошлого. Почтенный жанр vanitas, волновавший наших предков то в натюрморте, то в пейзаже, у Теребенина был возведен в куб: говорить о смерти всего сущего он был готов на любом материале.
По основному образованию Теребенин — архитектор. Он окончил архитектурный техникум в 1978 году. Архитектором был, но не стал и его дед, знаменитый художник-конструктивист Борис Смирнов, который даром что окончил ВХУТЕМАС, поработать по профессии ему не пришлось. Эта семейная традиция смены ремесла у Теребенина обернулась чрезвычайно насыщенной второй половиной жизни.
Еще в 1990-е этот тихий, прячущий глаза за большими очками, а улыбку в бороде человек был скорее наблюдателем, чем участником процесса. Но в 2000-х, и тем более в 2010-х, его собственные фотографии и выставочные проекты становились все более востребованными.
Номинально вершиной его карьеры стал совместный с Петром Белым проект «Сигнал 2014», за который соавторы получили премию «Инновация». За два года до этого Теребенин сделал выставку «Конверсия». Оба проекта — показательные site-specific-выставки, главную роль в которых играло место, выбранное для экспозиции. Позабытые и позаброшенные советские казармы на улице Декабристов и столь же никому давно не нужное конструкторское бюро «Сигнал» на Васильевском острове оказались идеальной средой для фотографа, которого больше всего на свете интересовала среда обитания памяти. Художественный «захват» пустующих зданий — давняя практика в современном искусстве. Но в случае с проектами Теребенина здание «захватывало» работы художников, а не наоборот. Ободранные стены, битый кафель в туалетах, проломанные полы и оголенные балки перекрытий не становились фоном, но оборачивались теми руинами, о которых грезили многие великие.
Теребенин рассказывал, что художником стал в 2005 году, когда у него в руках оказалась первая цифровая камера. Довольно быстро выяснилось, что люди его не интересуют как факт.
А вот «материаловедение» как раз и есть его главная тема. Позже пришло понимание пространства, основы основ, в отрыве от которой его работа не имеет смысла. Одна из более чем 70 выставок Теребенина называлась «НЕживопись». Синдром отрицания, эта частица «НЕ» почти всегда помогала ему сформулировать свое высказывание. Так, премированный проект «Сигнал» 2014 года был заявлен кураторами как «перпендикулярная» гламурной и заглаженной «Манифесте 10», которая прошла летом того года в Эрмитаже. Перпендикулярность, несогласие с навязываемыми границами, петербургское «бедное» в его романтическом обличье, готовность обратить в свою веру десятки самых разных художников, которые прошли через его проекты,— все это Теребенин формулировал легко и без насилия над участниками процесса.
Тип творчества, к которому Теребенин относил себя сам, он называл «городской археологией». Однако на поверку с археологией, как наукой точной и скрупулезной, его пассеистические видения имеют мало общего. Он не столько фиксировал, сколько пытался поймать и сохранить для других момент умирания той самой среды обитаний его города. То, что он погиб именно на съемках, в заброшенном и опасном здании, конечно, читается как перст судьбы. Пусть так — может быть, последнее, что он видел, было то, что он любил больше всего,— свет, пыль, тени прошлого.