фестиваль классическая музыка
Московский Пасхальный фестиваль в этом году обзавелся маленьким монографическим субфестивалем — "Днями Баха в Москве". Главное событие этих "Дней", исполнение "Страстей по Матфею", состоится сегодня. Пока же публику порадовали тремя более камерными концертами. На одном из них — пианиста Владимира Фельцмана в Большом зале консерватории — побывал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Шесть Французских сюит для клавира соло, исполнявшиеся в этот вечер, пожалуй, как нельзя лучше подходили для того, чтобы исполнительскую стилистику Владимира Фельцмана показать самым выгодным образом. Сюиты, составлявшиеся из танцевальных частей, и сами по себе настраивают на менее учено-строгий лад, чем, скажем, "Искусство фуги" или "Хорошо темперированный клавир". Что же до Французских сюит как таковых, то сам Владимир Фельцман их расценивает как "проникнутые более галантным духом и более прозрачные по фактуре", чем остальные сюитные циклы для клавира — партиты и Английские сюиты.
Впрочем, в чем, в чем, а уж в желании несерьезным образом порезвиться на материале Французских сюит Владимира Фельцмана трудно заподозрить. Программка концерта была заполнена написанными самим пианистом проникновенно-научными текстами о сюитах, где вдумчиво разбирался их музыкальный материал и торжественно провозглашалась необходимость глубокого понимания культуры барокко для полноценного исполнения этой музыки. И, между прочим, подчеркивалось, как это существенно, что в баховской музыке так многое служит средствами выражения риторических фигур, без которых барокко и не барокко.
Эта фраза и перекидывает мостик от крещенского холода наукообразия к живому и совершенно не подмороженному исполнению, которое Владимир Фельцман обеспечил этим сюитам. Его Бах — ясный, текучий, гладкий, и это впечатление не меняют даже ершистые, подскакивающие ритмы отдельных частей (реверансы французской стилистике). Пышная орнаментация, хитроумные контрапунктные игры, глубокомысленные модуляции, аккуратное чередование темпов от части к части (быстро-медленно, быстро-медленно) — все это пианист интерпретировал с опрятной и незажатой грациозностью. Почти скромной — временами казалось, что, обнаружив в каком-нибудь переходе темы из голоса в голос очередную риторическую фигуру, он радостно и искренне про себя удивляется тому, как же ловко эта фигура выдумана и как красноречиво употреблена.
Из этой картины, полной понятности и простоты, выбивалась одна — но крупная — непричесанная вольность. В основном темпы, выбранные Владимиром Фельцманом, скорее бойкие, даже менуэты более чем бойки, а уж гавоты и попросту стремительны. Это, естественно, давало повод показать не только задушевное преклонение перед ясным баховским красноречием, но и напористую виртуозность. Однако сарабанды — самые медленные части — прозвучали в темпе, замедленном до самоупоения. В таком виде эти шесть сарабанд звучали до удивительного просто, напевно и застенчиво, без галантности и без риторики. Но именно это обстоятельство и придавало всем сюитам вид законченного ювелирного произведения — шесть спокойных аметистов посреди сверкучей бриллиантовой оправы.