премьера опера
На фестиваль "Золотая маска" привезли скандальный спектакль Новосибирского театра оперы и балета, впервые поставленный год назад,— оперу Альфреда Шнитке "Жизнь с идиотом", написанную по либретто Виктора Ерофеева. После Москвы опера отправится гастролировать по немецким городам, потому что эта постановка осуществлена как часть года России в Германии. Да и работала над ней интернациональная команда во главе с польско-немецким режиссером Генрихом Барановским. Проверять меру скандальности в московскую "Новую оперу" отправился СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В оперном театре все-таки редко бывает, чтобы ощущение ясной, уверенной в себе, почти гармонической ладности рождалось из настолько, скажем так, разноречивых материй. Из смачного текстового месива, которое, распределившись по трем основным партиям — Я, Жена и бесстрастно комментаторствующий Хор (оригинальный ерофеевский рассказ — просто история от первого лица), приобрело из-за этой дурашливой парадиалогичности совсем уж развеселую постмодернистскую колоритность. Из невероятной манеры, в которой со сцены кричат (точнее, дико поют, то и дело срываясь на визжание) фразы вроде "Вова стал более чистоплотным и почти не срет, не срет, не срет на пол". Из музыки, которая все смутно переваривает знакомые мелодические лоскутки и то и дело с усилием извергает очередную артикулированную цитату или автоцитату. Наконец, из изобразительного ряда, куда (несмотря на известную скупость этого ряда) втиснулся практически весь пантеон советских бытовых мерзостей: газетки, которыми облеплена коробка сцены и которые вообще постоянно фигурируют в действии в качестве реквизита, шаткий холодильник, величаво маячащий на заднем плане, кургузая ванна, почему-то ночные горшки, семейные трусы и какие-то особенно кошмарные железные кровати. Последние, как выясняется, совсем не бутафорские и на театральную сцену попали прямиком из одной новосибирской психбольницы.
Выдели из всего этого что-то одно — и будет, кажется, скучно, противно, банально. Но когда все вместе, когда разом зрительные, слуховые и чуть ли что не обонятельные рецепторы получают свою дозу шока, когда в мозги штопором музыки Шнитке ввинчивается историйка о том, до какой степени жизнь с идиотом полна неожиданностей, возникает довольно странное чувство. Но сильное и скорее располагающее в пользу зрелища, чем против него. Как у Скупого рыцаря, "приятно и страшно вместе".
Не то чтобы приятность при этом была совсем непосредственная. Во-первых, это своеобразная приятность нервного смешка, с которым воспринимается само нагромождение ерофеевских коллизий. Интеллигентное семейство (закомплексованный муж, обожающая Пруста жена) решается взять домой идиота. Муж (Я в опере Шнитке) выбирает в дурдоме неразговорчивого увальня по имени Вова и с характерной внешностью: выпуклый лоб, лысая сократовская голова, глаза с хитрым башкирским прищуром и рыжие усы с бородкой. Наверно, для 1980 года подобный намек на вождя мирового пролетариата смотрелся чем-то крамольным, но сейчас, когда и сам анекдотический Вова-Вовочка приобрел несколько другое лицо, лениноподобность идиота кажется просто дополнительным абсурдным штрихом. Окруженный заботами Вова, не произносящий ничего, кроме протяжного "эх", тем не менее не способен вести себя по-человечески. Изрядно потрепав нервы "хозяевам" бытовыми неприятностями, он постепенно превращается в хозяина: сначала через обладание женой главного героя, потом через обладание и самим героем. Потом отстригает жене голову секатором и убегает, а герой сам оказывается в том же "доме скорби", с которого все начиналось.
А во-вторых, приятностью, и немаленькой, отзывается профессионализм постановщиков. И певцов, конечно, особенно на главных партиях — Я (Александр Лебедев), Жена (Ольга Колобова) и Вова (Фарит Хусаинов). Про то, что они показали добротнейшие актерские работы, я уж молчу, но уже само то, что они разучили свои чудовищно сложные партии и отлично их поют (если здесь уместно слово "пение"), поминутно рискуя сорвать голос, выглядит ничуть не меньшей смелостью, чем их спокойное владение нецензурной лексикой либретто. Впрочем, хочется вернуться к уже описанному частично визуальному ряду. Ведь эти газетные стены и кровати с панцирной сеткой живописуют не только сумасшедший дом, но и вполне приличное поначалу жилище интеллигентной пары. И на самом деле где-то к кульминации оперы, когда семейные трусы, ночные горшки и прочее присутствуют на сцене в подавляющем масштабе, неожиданно понимаешь совершенно четко, что концепция этой постановки счастливо избежала наиболее опасного искушения — одномерно растолковать "Жизнь с идиотом" как метафору жизни в советском строе. Это не уродливое изображение советского быта, это издевательский балаганчик, чуждый сатире. Эта опера не про политику и уж тем более не про время. Она — про человеческую жизнь с идиотом.