«Не оборудованы для агентурного расследования»

Упорство и изобретательность немцев при проведении секретных операций удивляли их противников на протяжении многих десятилетий. Но в 1917 году, желая завершить войну на своих условиях, они превзошли самих себя. И сами же себя переиграли. Мы завершаем рассказ о закулисной истории Первой мировой войны на основе поразительных, но незаслуженно забытых документов (начало см. «Ему самому и всему английскому кабинету было совершенно непонятно» и «Въезд Ленина в Россию удался»).

«Совет отказался подчиниться давлению»

В ряду самых странных событий отечественной истории Июльский антиправительственный мятеж в российской столице по праву занимал и занимает очень заметное и вполне заслуженное место. То, что происходило 3–5 июля 1917 года в Петрограде, Временное правительство, руководство Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов (ВЦИК), а также пресса, за редким исключением, называли попыткой большевиков — РСДРП(б) — захватить власть в стране (здесь и далее все даты внутри России даются по старому стилю, за ее пределами — по новому).

Казалось бы, для подобного рода обвинений были весомые основания: в стране происходил очередной правительственный кризис, а мятежники, отправившиеся свергать министров, находились под влиянием ленинцев. Однако восстание выглядело в высшей степени несуразно. Вооруженные солдаты и рабочие вместо того, чтобы захватывать мосты, телефон и телеграф, отправились к Таврическому дворцу и, по сути, просто начали митинговать.

Министр иностранных дел России М. И. Терещенко писал 5 июля 1917 года в обзоре событий в стране:

«Манифестанты окружили Таврический Дворец и угрожали Совету Депутатов, требуя, чтобы он взял всю власть в свои руки.

Однако Совет отказался подчиниться давлению. По просьбе Совета Рабочих Депутатов на помощь были посланы Командующим войсками орудия; после первого выстрела толпа рассеялась».

Началось вытеснение мятежников с улиц столицы. Но поскольку обе противоборствующие стороны имели достаточно оружия, включая пулеметы, было немало убитых и раненых. Терещенко отмечал:

«За последнее время регистрировано несколько сотен жертв ружейной и пулеметной стрельбы на улицах».

Закончился мятеж так же странно, как и начался.

«Проливной дождь, льющий со вчерашнего дня,— констатировал министр,— препятствует уличным выступлениям».

Ленинцы уверяли, что июльские события стали результатом недовольства солдат расквартированных в столице запасных и учебных частей, категорически не желавших отправляться на фронт, и их выступление возникло стихийно. А большевики были вынуждены возглавить протест. В пользу этой версии говорили документы, найденные в ходе обыска во дворце Кшесинской, который был штабом ленинцев до изгнания их оттуда после мятежа. К примеру, Военная организация при ЦК РСДРП(б) 3 июля 1917 года сообщала гарнизону Петропавловской крепости:

«Сегодняшнее выступление произошло стихийно, без призыва нашей организации, но, желая предупредить возможность разгрома выступивших товарищей со стороны контрреволюционных сил, мы уже после выяснившейся невозможности задержать выступление предлагали всем товарищам солдатам и рабочим поддержать революционные части войск, вышедших на улицу. В данный момент мы призываем гарнизон Петропавловской крепости без призыва Военной организации никуда не выступать и осведомлять нас о всех распоряжениях, поступивших от соответствующих властей».

Однако политические противники ленинцев настаивали, что мятеж был организован ими по заданию германского Генерального штаба. Были выданы ордера на арест Ленина и многих его соратников. Но вождь большевиков успел скрыться.

А вскоре появились сообщения, что начавшееся по делу об июльских событиях следствие получило подтверждения связи ленинцев с немцами.

И соответствующая информация действительно начала поступать в Петроград. 13 июля 1917 года в МИДе получили шифротелеграмму поверенного в делах России в Дании статского советника барона М. Ф. Мейендорфа, в которой говорилось:

«Проездом из Стокгольма германский социал-демократ Газе (правильно — Гаазе.— "История"), частным образом беседуя здесь с русским журналистом, утверждал, что известный Гельфанд — он же Парвус — служит посредником между Германским Правительством и нашими большевиками и доставляет им субсидии».

С какой стати одному из немецких социалистов, которые, как считалось, были всецело преданы государству, выдавать столь важные сведения журналисту из страны-противника, оставалось неясным. И Терещенко потребовал от Мейендорфа конкретизировать информацию:

«Телеграфируйте, в беседе с каким именно корреспондентом Гаазе сообщил сведения относительно Парвуса».

Как оказалось, барон получил данные даже не из вторых, а из третьих рук — от корреспондента «Торгово-промышленной газеты» в Дании К. С. Лейтеса:

«О заявлении Гаазе мне было передано К. С. Лейтесом со слов третьего лица, русского журналиста, не пожелавшего быть названным, ныне выехавшего из Копенгагена. Лейтес обещал получить согласие этого лица назвать его имя».

Все стало выглядеть еще более шатко. Но в той же шифротелеграмме, отправленной из Копенгагена 9 июля 1917 года (по новому стилю), поверенный в делах приводил еще одно свидетельство:

«Вчера вечером французский военный агент — Прео — по собственной инициативе сделал мне сообщение о Парвусе, тождественное с переданным мною в телеграмме №244, присовокупляя, что суммы большевикам переводятся через посредство Сибирского банка в Петрограде отсюда и из Стокгольма».

Одновременно от российских представителей в Швейцарии пришло сообщение, что некий германский офицер сказал: Ленин работает на Германию. Ни имени источника, ни обстоятельств получения информации в шифротелеграмме не было.

«Необходимы меры пресечения»

12 июля 1917 года барон Мейендорф отправил в Петроград еще одну шифровку с данными, которые семь работавших в Дании представителей российских газет собрали о Парвусе и его ближайшем помощнике Я. С. Фюрстенберге-Ганецком:

«Представители русской печати в Копенгагене на основании сведений безусловной достоверности считают долгом в связи с разоблачениями деятельности Парвуса и Гонецкого-Фюрстенберга (так в тексте.— "История") установить следующее:

1) На основании свидетельства ряда лиц, хорошо знакомых с деятельностью Парвуса, в том числе крупного политического деятеля, назвать которого считают пока несвоевременным, подтверждают с полной несомненностью, что Парвус состоит политическим агентом Германского Правительства, систематически доставлял сведения и доклады о положении России, пользуясь для этого широкими связями среди русских социал-демократов. Трудно установить, получает ли он за это регулярный денежный гонорар, но факт, что Германское Правительство оказывает ему исключительные льготы в отношении ввоза запрещенных к экспорту из Германии товаров. В частности, Парвус получил полное представительство угольного германского синдиката по снабжению Дании углем.

На этих операциях он нажил миллионы.

С несомненностью также установлено, что Парвус играл большую роль в переговорах с Германским Правительством относительно проезда через Германию Ленина и его единомышленников.

2) Относительно связи Парвуса с Ганецким известно следующее: Ганецкий в 1915 году, специально вызванный в Данию из Австро-Венгрии Парвусом, учреждает на средства последнего и на свое имя большую экспортно-импортную контору, снабжавшую, между прочим, Германию продовольственными продуктами, а Россию — всякого рода германскими товарами. Уличенный в неоднократном контрабандном провозе товаров, он был в начале 1917 года арестован и только благодаря заступничеству Парвуса отделался крупным денежным штрафом и высылкой из пределов Дании».

То, что между воюющими странами идет активный неформальный товарообмен, было общеизвестной тайной.

К примеру, через входившую в состав России Финляндию и нейтральную Швецию автомобили германской армии снабжались шинами, сделанными в России из поставленного Британией каучука.

Это, естественно, вызывало резкое недовольство английского правительства. 13 июня 1917 года поверенный в делах России в Лондоне статский советник К. Д. Набоков докладывал в Петроград:

«Анпра просит обратить серьезное внимание на увеличивающуюся контрабанду автомобильных шин из Финляндии в Швецию. По данным Шведской таможни, известен факт провоза до 15 000 внутренних камер и до 200 штук наружных покрышек. Шины русского изготовления… Необходимы меры пресечения, так как, если это будет продолжаться, нам будет грозить сокращение отпуска резины».

Правда, при этом сами британцы c помощью посредников из нейтральной Голландии негласно покупали в Германии и вывозили через нейтральные страны тонны щетины, доставленной из России.

Несмотря на все обещания и заверения, которые давали российские официальные лица, контрабанда не прекращалась ни на один день. На немецкие заводы из Петрограда везли олово и другие цветные металлы, а для германского транспорта и военной техники — разнообразные смазочные масла. Но власти в России закрывали глаза на снабжение противника, ведь в обратном направлении контрабандисты везли то, что было крайне необходимо, а до войны поставлялось главным образом из Германии: медицинские инструменты и принадлежности, лекарства, разнообразные оптические приборы, карандаши и даже пуговицы.

Парвус и обосновавшийся после высылки из Дании в Швеции Ганецкий вместе с партнерами в России вносили существенный вклад в этот теневой экспорт и импорт.

«По словам Великобританского Посланника»

Консорциум, как бы его назвали сейчас, представителей российских газет в Дании добыл черновой вариант договора, с помощью которого Парвус пытался создать дополнительный канал для транспортировки контрабанды по морю. Из этого документа они выяснили, что юрисконсультом Парвуса в России является присяжный поверенный М. Ю. Козловский, периодически участвовавший в революционном движении в рядах социал-демократов. И 27 июля 1917 года барон Мейендорф докладывал в Петроград:

«Козловский выступал как доверенное лицо Парвуса при заключении крупных торгово-промышленных операций… В документе имеются 2 пункта о роли Прис. Пов. М. Ю. Козловского в качестве уполномоченного Гельфанда».

Следствие обратило самое пристальное внимание на выявление связей юриста и вскоре сочло, что Козловский лишь наблюдал за ходом операций Парвуса в России. А искала покупателей и договаривалась о сделках Е. М. Суменсон, которая стала компаньоном группы Парвуса благодаря тому, что, поставляя вместе с братом Фюрстенберга-Ганецкого сухое и сгущенное молоко производства швейцарской «Нестле» в Россию, обзавелась обширными связями в петроградском торговом сообществе.

Рвение следствия подстегнула информация британской контрразведки, переданная ее руководителями в августе 1917 года через российских коллег:

«Социалист Ленин получил 4 мил. марок с поручением действовать в пользу сепаратного мира в интересах Гогенцоллернов и Романовых».

То, что Ленин, всеми фибрами души ненавидевший царскую семью, вряд ли мог действовать в ее интересах, никого не смутило. Были отправлены запросы в российские банки, имевшие корреспондентские отношения с иностранными партнерами. Но никаких следов более или менее крупных переводов большевикам и их лидеру в банках так и не обнаружили.

Самым пристрастным образом провели исследование бухгалтерии Суменсон и дел Козловского. Удалось выяснить, что только одна операция по продаже медицинских термометров принесла контрабандистам колоссальные 465 тыс. руб. При этом связать с Лениным удалось лишь одну сделанную присяжным поверенным Козловским выплату — 2 тыс. руб. секретарю Бюро ЦК РСДРП(б) Е. Д. Стасовой.

Обвинение трещало по швам, и судебный следователь по особо важным делам Петроградского окружного суда П. А. Александров, руководивший расследованием, попросил помощи у российской миссии в Копенгагене. Но барон Мейендорф незадолго до этого сообщил в Петроград:

«Считаю долгом отметить, что ни Миссия, ни Консульство, ни Военный Агент не оборудованы для агентурного расследования подобных дел.

Контроль над иностранцами и Русскими, едущими в Россию, производится Английским агентом Гудсон (так в тексте.— "История"), располагающим средствами в деньгах и людях».

А расследование консорциума во главе с Лейтесом привело к совершенно неожиданному результату. Его первые итоги, аналогичные переданным в телеграммах российского поверенного в делах в Копенгагене, были опубликованы в русских и датских газетах. И Парвус не оставил их без ответа. 11 августа 1917 года Мейендорф отправил в Петроград шифротелеграмму, в которой говорилось:

«Гельфанд-Парвус сегодня... печатно заявил, что между ним и Германским Правительством никакой связи нет и не было и что подобные сведения вымышлены здешними русскими журналистами, которых он привлекает к суду за клевету».

Вспоминая уверенный и твердый тон заявлений расследовательского консорциума, российские власти, казалось бы, могли ни о чем не волноваться. Но, как выяснилось, все выдвигавшиеся против Парвуса и компании обвинения базировались на информации из единственного источника. 15 августа 1917 года барон Мейендорф докладывал:

«Абрам Рабинович, мещанин Ковенской губ., владелец заграничного паспорта Петроградского Градоначальника от 5 июня 1915 г. №1652, не военнообязанный, просит Миссию исходатайствовать ему разрешение на проезд в Петроград для представления важных данных и документов по делу Парвуса, Козловского и Ганецкого, сведения о коих русским журналистам здесь первоначально доставил он».

У Рабиновича была веская причина покинуть Данию до начала судебного процесса. Его отношения с бывшими партнерами по переговорам оставляли желать много лучшего. Он взял у Ганецкого под расписку деньги, тянул время и вернул их только после решения суда и унизительной описи имущества. Так что Парвус мог легко доказать, что Рабинович оговорил его и Ганецкого, желая отомстить.

И никаких новых документов помимо уже обнародованного черновика договора с Парвусом о пароходной компании у следствия так и не появилось. Ведь других дел с этой группой Рабинович не вел.

По существу, дело против Ленина и его соратников развалилось. Но 3 сентября 1917 года поверенный в делах России в Швейцарии статский советник К. М. Ону отправил короткую шифротелеграмму в Петроград:

«По словам Великобританского Посланника, Ленин в настоящее время находится в Берлине».

Никаких доказательств представитель союзников не привел. Так что сторонники и противники Ленина получили возможность до хрипоты спорить о том, точно ли вождь большевиков, как указывалось в его биографиях, скрывался в сарае и шалаше в Разливе, а затем в Финляндии. Мог ли он, если бы счел нужным, с помощью Парвуса и финских контрабандистов покинуть Россию, а затем вернуться. А главное, нужен ли был немцам затравленный, загнанный в подполье и поддерживаемый только не отшатнувшимися от него последователями политик. Ведь самого знаменитого писателя того времени — А. М. Горького,— попытавшегося сказать несколько слов в защиту Ленина, немедленно начали клеймить как пособника германских шпионов.

«В случае крайней необходимости»

Опасаясь новых обвинений в сотрудничестве с немцами, большевики под различными благовидными предлогами уклонялись от участия в подготовке Стокгольмской международной конференции социалистических партий. Созвать ее весной 1917 года предложили датские социалисты. Но очень скоро стало очевидным, что ведущую роль на ней играют социал-демократы из Германии, причем из проправительственного крыла партии.

Первоначально предполагалось, что целью конференции, не имеющей отношения к государственным органам, будет обсуждение партиями из воюющих и нейтральных стран путей достижения мира. И решившие ехать в Стокгольм социал-демократы (меньшевики) и социалисты-революционеры (эсеры) подготовили свои мирные предложения. Однако германские социалисты на предварительных встречах в шведской столице настаивали на обсуждении привезенного ими мирного плана. И как докладывали в Петроград российские официальные представители в Швеции, при возникновении противоречий немцы, нисколько не смущаясь, говорили, что им нужно обсудить предлагаемые поправки в Берлине.

Правительства Великобритании и Франции, изначально относившиеся к идее проведения Стокгольмской конференции крайне настороженно, начали проявлять заметное беспокойство, когда в подготовительных комитетах возник вопрос об обязательности исполнения будущих решений для всех партий, в ней участвующих. Но из-за неуклонно ухудшавшегося положения в экономике и армии и желания как можно быстрее прекратить войну отношение российских властей к конференции было диаметрально противоположным.

31 июля 1917 года поверенный в делах России в Лондоне К. Д. Набоков получил шифротелеграмму из Петрограда, в которой излагалась позиция ВЦИК:

«Центральный исполнительный комитет настаивает на скорейшем созыве конференции. Он согласен на краткую отсрочку, исключительно по техническим причинам, в случае крайней необходимости».

3 августа 1917 года Набоков сообщал в Петроград, что самая влиятельная рабочая организация Соединенных Штатов — Американская федерация труда — отказалась от участия в конференции, а правительство Великобритании решает, не запретить ли британским социалистам ехать в Стокгольм.

«Считаю крайне желательным,— писал поверенный в делах,— ради ограждения прочности наших союзнических отношений с Англией, в которой огромное большинство общественного мнения и само Правительство относятся к конференции отрицательно, чтобы мне дана была возможность категорически заявить Министру Иностранных Дел, что Российское Правительство, так же как и Английское, считает это дело партийным, а не государственным и решения конференции, если таковая состоится, отнюдь не связывающими дальнейшего хода русской политики и отношений России к союзникам».

Но глава Временного правительства А. Ф. Керенский отклонил это предложение. 17 августа 1917 года Набоков получил ответ министра иностранных дел Терещенко, в котором говорилось:

«Какие-либо отрицательные заявления в отношении этой конференции или политики Соврабдепа со стороны Министра-Председателя не представляются по местным условиям возможными».

Мало того, на следующий день в Лондоне получили еще одну шифротелеграмму от Терещенко, где, по сути, предписывалось предложить англичанам не противодействовать выезду делегатов в Стокгольм:

«Временное Правительство прилагает свои усилия всегда, когда это было возможно, чтобы Союзные Правительства не чинили препятствий к выдаче паспортов делегатам на конференцию».

В дополнение к этому делегация российских социалистов отправилась в Лондон, чтобы убедить испытывавших колебания лейбористов ехать в Стокгольм.

А вскоре выяснилось, что план германских делегатов по ускоренному прекращению войны прост. Конференция принимает решение о том, что все депутаты парламентов от партий, участвующих в конференции, в обязательном порядке голосуют за резкое сокращение военных расходов и призывают сделать то же самое других парламентариев. В результате противоборствующие армии больше не смогут воевать — и установится мир.

Если бы этот план сработал хотя бы в некоторых странах Согласия, германское командование, не собиравшееся сокращать никакие расходы, получало колоссальное преимущество и могло добиться долгожданной победы. Но британское и французское правительства просто не пустили своих социалистов в Стокгольм, и конференция не состоялась.

Однако немцы все равно оказались в выигрыше: отношения России и союзников заметно ухудшились.

«На нашу долю приходится около 29%»

Разного рода шероховатости и противоречия между странами Согласия существовали с самого начала войны. Но после того, как стало очевидным, что боеспособность российской армии снижается ежедневно и ежечасно, трещины в отношениях между Россией и союзниками начали расти с той же скоростью.

После неудачного заявления Керенского о согласии России на интернациональный статус Константинополя французские парламентарии объявили, что Временное правительство отказалось от послевоенного раздела территории Турции и союзники теперь могут заключить с турками сепаратный мир. Конечно же, Германия не могла допустить ничего подобного, и слова французских депутатов были только неприятными для России словами.

Но вслед за словами последовали и дела. Соединенные Штаты начали дипломатическую игру с целью активизировать вовлеченность в войну самого далекого от театров военных действий и совершенно не участвующего в боях союзника — Японии. Страна восходящего солнца с момента присоединения к странам Согласия пыталась получить от этой войны гораздо больше, чем собиралась дать.

К началу 1917 года русская армия остро нуждалась в тяжелой артиллерии, без которой прорыв хорошо подготовленных немецких позиций на фронте вел к огромным людским и материальным потерям. Нужные орудия имела невоевавшая Япония, но ее руководство категорически отказывалось поделиться ими с союзником.

Лишь после вмешательства британского правительства японцы согласились передать русской армии 116 устаревших орудий.

И только после того, как получили следующий документ:

«Великобританское Правительство с удовольствием исполняет просьбу Японского Правительства и заявляет, что оно при заключении мирного договора поддержит его притязания на закрепление за ним прав Германии в Шандуне и на острова севернее экватора в Тихом Океане».

Возникали и другие идеи относительно использования японских вооруженных сил в войне вплоть до отправки японских войск на русско-германский фронт. Но, как сообщал из Лондона Набоков, «дальнейшее участие Японии в войне ограничивается присутствием ее эскадры в Средиземном море».

Причем, как оказалось, одними германскими колониями японские притязания не ограничивались. 13 августа 1917 года российский посол в Вашингтоне профессор Б. А. Бахметьев (однофамилец своего предшественника) сообщал в Петроград:

«Через 10 дней сюда ожидается прибытие Японской Миссии. Посещению этому предшествовала подготовка японцами в печати необходимости прийти к соглашению с Америкой по основным вопросам дальневосточной политики, главным образом признание японских интересов в Китае».

В Петрограде понимающие люди забеспокоились: интересы в Китае имела и Россия. Ведь в Желтороссию — провинцию Маньчжурия — были вложены очень значительные средства. Но в Государственном департаменте Бахметьева успокаивали и уверяли, что признание Соединенными Штатами особых интересов в Китае — простая формальность. Но чем больше утешительных слов говорили в Вашингтоне, тем больше волновались в Петрограде и в центре российских интересов в Маньчжурии — Харбине. И время показало, что эти опасения были совершенно обоснованными.

Японцы предложили Китаю присоединиться к странам Согласия. Идея эта возникала периодически, но из-за фактической бесполезности Поднебесной в войне с ее внедрением в жизнь не торопились. Однако японцы настолько спешили закрепить свой особый статус в Китае, что дело сдвинулось с мертвой точки.

Китайский отказ от нейтралитета следовало чем-то компенсировать, а самой неприятной обязанностью Китая после ликвидации Боксерского восстания 1898–1901 годов была уплата контрибуции подавлявшим его странам. И потому Британия и Япония предложили ввести мораторий на эти ежегодные выплаты на время войны и пятилетний срок после нее, не обращая внимания на то, как это скажется на России.

«Российское Правительство,— писал 17 августа 1917 года Набокову глава МИД Терещенко,— придавая большое значение скорейшему вступлению Китая в войну и во имя солидарности с союзниками, в принципе готово было идти на эти уступки, хотя, являясь главным кредитором Китая по боксерскому вознаграждению — на нашу долю приходится около 29% всего долга,— должно было понести наибольшую жертву при особо неблагоприятных условиях падения курса рубля, отчасти поддерживаемого поступлениями серебра в счет нашей доли вознаграждения».

Ситуация постоянно менялась, и Временное правительство настаивало на согласовании уменьшения потерь России.

Но сам факт переговоров об отмене китайских контрибуций не лучшим образом сказывался на курсе рубля.

Нарастающие финансовые проблемы заставили запустить печатный станок, а выпуск 2 млрд ничем не обеспеченных рублей окончательно подорвал доверие к России на финансовых рынках мира. Получить какие-либо кредиты помимо американских как для Временного правительства, так и для российских предпринимателей стало крайне тяжелой задачей. А американцы объявили, что впредь будут давать кредиты исключительно на военные нужды, а не на поддержание какой-либо экономики.

Добавьте к этому американский демарш против нейтральных стран, которым был предъявлен ультиматум: прекратить всякие торговые отношения с Германией или подвергнуться полной блокаде. В результате возникли проблемы не только с «неформальными» поставками в Россию медикаментов, но и с транзитом грузов из союзных стран, опасавшихся отправки части его в Германию и гнева Вашингтона.

Ухудшалось положение и на фронте. 21 августа 1917 года была сдана Рига, и на русско-германском фронте вновь воцарилось положение необъявленного перемирия. Союзники, как сообщали представители России в столицах стран Согласия, полностью утратили веру в Россию.

Для Германии все это было наилучшим фоном для тотального наступления на дипломатическом фронте.

«Острие направлено против России»

1 августа 1917 года папа римский Бенедикт XV обратился к правительствам воюющих стран с предложением заключить мир. Позднее выдвигалось множество версий того, почему понтифик выступил именно в этот момент. Но в конце лета 1917 года в России были уверены, что истинным инициатором ватиканских предложений стали немцы. А папа согласился поддержать их потому, что боялся поражения Германии и ее союзников. В особенности католической Австро-Венгрии, откуда Ватикан получал наибольшие денежные поступления.

Оценивая мирные предложения Бенедикта XV, министр Терещенко писал Набокову в шифротелеграмме:

«Русское Правительство вынуждено с самого начала ответить, что острие мирного предложения явным образом направлено против России. Это вызывает даже подозрение, не является ли данный шаг внушенным нашими врагами и не рассчитан ли он на желание пробить брешь в единении Союзников.

Только превратным представлением о слабости России можно себе объяснить тот факт, что на всем протяжении Ватиканской ноты даже самое имя России ни разу не упомянуто.

Затем, если условия мирных переговоров, предлагаемые Союзным Державам, при всей их неудовлетворительности все же включают эвакуацию Германцами занятых ими областей Бельгии и Франции, то в отношении восточного фронта о такой эвакуации нет и упоминания».

Однако идея достижения всеобщего мира за счет России пришлась по вкусу во многих странах. 17 сентября 1917 года поверенный в делах России в Швейцарии Ону доложил в Петроград о проходившей там встрече банкиров из воюющих стран — Великобритании, Франции, Германии и Австро-Венгрии, обсуждавших предварительные условия мирного договора:

«По слухам, в качестве базы соглашения обсуждались возвращение Эльзас-Лотарингии Французам и удовлетворение Италии. Ничего определенного не установлено относительно России, высказаны лишь предположения, что центральные державы могли бы получить некоторые компенсации на востоке. Германские участники переговоров особенно настаивали на уступке Германии Прибалтийского края и на независимости Финляндии».

Камнем преткновения на тайных переговорах и в ходе обсуждения предложений папы внутри правительств, сведения о которых якобы случайно просачивались в прессу и дипломатические круги, оставалась оккупированная немцами Бельгия. В Берлине считали, что только включение ее в состав Германской империи и установка на ее морском побережье тяжелого вооружения уравновесят возможности германских и британских наземных и морских сил и навсегда освободят немцев от страха перед мощью Великобритании. В Лондоне, как нетрудно догадаться, такая перспектива никого не вдохновляла.

И чтобы принудить противников к миру на своих условиях, Германия нанесла удар по самому слабому участнику боев на европейском театре военных действий. 24 октября 1917 года австрийские и переброшенные из России и Франции германские дивизии перешли в наступление на итальянском фронте. 30 октября 1917 года посол России в Италии тайный советник М. Н. Гирс докладывал в Петроград:

«По положительным данным наших представителей, разгром второй итальянской армии произошел не из-за превосходства неприятельских сил, а вследствие распропагандирования и отказа драться некоторых ее частей. Третьего дня неприятель занял Удину».

Только за первые дни австро-германского наступления итальянская армия потеряла 60 тыс. человек и 550 орудий. Население охватила паника. Итальянское правительство умоляло российское приказать русской армии перейти в наступление или как минимум имитировать его подготовку, чтобы германское командование перебросило хотя бы часть войск на Восточный фронт. А итальянская пресса называла виновницей всех бед бездействующую русскую армию.

Эти обвинения настолько возмутили обычно дружественно настроенного к Италии и итальянцам Гирса, что 3 ноября 1917 года он писал в шифротелеграмме:

«Они не могут не сознавать, что главная причина катастрофы — возмутительное поведение их же армии. Желание обелить ее и болезненное их самохвальство играют немалую роль в желании свалить всю вину на нас».

Британское и французское командования срочно снимали войска со своих участков фронта и перебрасывали их в Италию.

Воюющие страны, как никогда ранее, оказались близки к заключению мира.

«Приходится весьма сожалеть»

Некоторые черты того, каким мог быть этот мир для России, просматривались в секретных сообщениях российских представителей в странах Согласия. Посол в Соединенных Штатах профессор Бахметьев, который много и тесно общался с американскими политиками, так описывал основной способ восстановления престижа России:

«Голос России мог бы найти мощную опору в С.А.С. Штатах, если бы мы своевременно обратились к ним с просьбой выступить вместе с нами рука об руку».

А американцы без лишних реверансов объясняли, что только при четком выполнении их пожеланий будут оказывать финансовую помощь России. 17 августа 1917 года Бахметьев писал в Петроград:

«Сегодня мне совершенно определенно дали понять в Министерстве Финансов, что наше отношение может иметь решающее значение в смысле предоставления нам кредитов даже на текущие потребности».

Не было сомнений в том, что эта политическая линия не изменится и после войны. Ведь получить деньги на восстановление русского хозяйства в изнуренной конфликтом Европе невозможно, и дать необходимые средства могли только Соединенные Штаты.

«Получение в будущем широкой финансовой помощи,— сообщал посол,— возможно исключительно при принятии совершенно определенного политического курса с вовлечением Америки в политические взаимоотношения такого характера, естественным последствием которых явится необходимость финансовой нам помощи».

Каким образом могла осуществляться помощь, в России к тому времени уже прекрасно поняли. Американцы предложили свое содействие в решении самой важной проблемы, парализующей всю российскую экономику,— налаживании работы железных дорог. И отправили в Петроград через Владивосток миссию из ведущих специалистов-путейцев. А после прибытия заокеанских знатоков выяснилось, что они не собираются ограничиваться разработкой рекомендаций для Министерства путей сообщения, а хотят взять на себя руководство всей железнодорожной сетью России.

Теперь можно только гадать, насколько успешной могла оказаться в России конца 1910-х годов политическая система, выстроенная по американскому образцу. Но одно можно сказать с полной определенностью. В ней вряд ли нашлось бы место для такого радикального политика, как Ленин, выступавшего, по сути, против ее основы основ — незыблемости права на частную собственность.

А значит, до наступления неприятного по условиям, но крайне необходимого для России мира ленинцам нужно было брать власть в свои руки.

Торопиться вождя большевиков, который учел все прежние ошибки и подготовил план восстания, заставляли и другие обстоятельства. Почти развалившееся дело по обвинению в работе на Германию в соответствии со славными отечественными традициями могли в любой момент реанимировать.

Но не менее важным обстоятельством стали и планы Временного правительства эвакуировать государственные учреждения из Петрограда. Подальше от фронта и находившихся под влиянием большевистской агитации за мир и передел собственности солдат и столичных рабочих. Ведь тяжелые бои в Москве показали, насколько труднее было бы арестовать министров в Первопрестольной.

Так что захват власти большевиками был вполне логичным продолжением всех предыдущих событий. А естественной реакцией германцев на смену власти в России стал отказ от мирных переговоров, поскольку Восточный фронт перестал существовать и в их распоряжении вскоре оказались Украина и части юга России и Кавказа с их ресурсами.

Потом были тяжелейшие бои на Западном фронте с участием переброшенного в Европу миллиона американских солдат и массы техники. И через год произошло поражение Германии, о котором в 1930 году во время беседы с внуком германского канцлера князем Отто фон Бисмарком так сожалел Уинстон Черчилль.

«Приходится,— записал слова Черчилля германский дипломат,— весьма сожалеть о том, что Германия зимой 1917–1918 года, перед большим наступлением, не была согласна на мирные переговоры на условии отказа от областей Эльзас-Лотарингии с преобладающим французским языком и эвакуации или восстановления Бельгии».

И тогда, после заключения мира за счет России, в Европе появилась бы скромная по размерам и поведению Польша, а в Германии не узнали бы ни о каком Гитлере.

С печалью сэр Уинстон вспоминал и еще об одной упущенной возможности.

Ведь он предлагал способ уменьшения или длительной рассрочки выплат Соединенным Штатам по кредитам, полученным во время войны.

«Во время беседы,— писал Отто фон Бисмарк,— ЧЕРЧИЛЛЬ… высказал сожаление по поводу того, что после войны не последовали его предложению относительно создания единого фронта против Америки путем объединения наций — кредиторов и должников».

Сталин, внимательно читавший эту добытую советской разведкой запись беседы, подчеркнул эту мысль и сохранил документ в своем архиве. Он вернулся к идее Черчилля после Второй мировой войны. Создать единый фронт должников оказалось невозможным, но Соединенным Штатам пришлось очень долго ждать расчета за военные поставки в СССР.

Евгений Жирнов