Голландский архитектор рассказал ГРИГОРИЮ Ъ-РЕВЗИНУ о своем московском проекте.
— Как вы попали в Москву? Почему вы делаете проект?
— Я очень хотел. С начала 90-х я много работаю в Центральной Европе. В Варшаве, в Будапеште. По правде говоря, Голландия для меня несколько тесновата. И я хотел поработать в Москве, но не было заказчика. А тут мы познакомились с "Капитал групп", и они предложили мне сделать проект.— То есть это была ваша инициатива?
— Нет, это была инициатива "Капитал груп". Возник замысел проекта, который должен был иметь большое значение, и они решили обратиться к иностранному архитектору и выбрали меня.
— Вы первый иностранный архитектор, которому удалось так далеко продвинуться в Москве. Как это получилось?
— Вопрос в большей степени к "Капитал груп". Что же касается меня, то я не думаю, что это из-за того, что мой стиль больше подходит к российским условиям, чем стиль тех, кто пытался строить до меня. Я бы сказал, что успех — результат стремления понимать. Всем хочется сделать нечто впечатляющее, но важно сделать не только, чтобы люди были потрясены. Нужно, чтобы они были потрясены и потом не потеряли интереса. Нужно, чтобы они вошли в проект. Для этого их нужно услышать. Я люблю слушать и видеть, чего хотят люди. Я все время прислушиваюсь к местным условиям. Моя работа для Восточной Европы не похожа на то, что я делаю в Голландии. Я ищу мотивы исходя из местных условий. Любое новое здание на том месте, где я строю, всегда будет восприниматься вместе со зданием Третьяковской галереи и Центральным домом художника. Здесь не было иного пути, кроме как работать с русским художественным наследием, которое прославило Россию в ХХ веке. Мне это было страшно интересно, я сделал проект, который не смог бы сделать нигде в мире. Если говорить, почему мне удалось продвинуться дальше, чем моим коллегам, то, понимаете, мною в этом проекте движет восхищение русскими художниками. Они очень много дают мне. Переживание формы, то художественное событие, которое я чувствую в их произведениях.
— Насчет "амазонок авангарда", русских женщин. Они у вас какие-то низенькие — и "Попова", и "Экстер". Вы не боитесь обвинений в неполиткорректности?
— Ну, у вас же не Америка, где бы мне этого, конечно, не простили. Я следовал своим ощущениям от художника. Мне кажется, что Кандинский, Малевич и Родченко — это гиганты, а женщины — они мягче и изящнее. Зато они у меня впереди, ближе к зданию ЦДХ. В России ведь принято, что женщины впереди?
— В ваших пяти башнях легко узнаются Кандинский, Родченко, Попова, но я совершенно не узнал Малевича.
— То же самое происходит со всеми. И на архитектурном совете все мне сказали, что это не похоже на Малевича. Малевич для всех — это нечто жесткое, догматичное. Малевич сам создавал архитектоны, которые по сути уже были моделями зданий. Но я видел свою задачу не в том, чтобы стилизовать архитекторов русского авангарда. Я хотел интерпретировать их живопись средствами архитектуры. Мне кажется, что живопись Малевича — именно такой образ пространства. Его геометрические фигуры — это образы, они парят в пространстве. Я хотел передать именно эту идею, я хотел, чтобы они стали не учебником геометрии, а облаками.
— И все согласились с вашим представлением о Малевиче?
— Знаете, что меня поразило? На архитектурном совете члены совета вдруг начали мне рассказывать, что Малевича надо было делать иначе. Это значит, что они уже приняли логику моего проекта, приняли всю программу, но вот видение Малевича у них иное. Это была дискуссия поразительного уровня. Я проходил подобные советы во многих странах, и это всегда одно и то же: кто-то встает, говорит — мне не нравится, кто-то наоборот, и это все. А здесь были действительно очень высокого уровня архитектурные дебаты. В Москве люди совершенно иначе относятся к архитектуре, чем, скажем, в Голландии. Их волнует, как она будет выглядеть, они отзывчивы к художественной стороне проекта. Мне это очень нравится.