В Санкт-Петербурге состоялось открытие общедоступного музея Ломоносовского фарфорового завода (ЛФЗ), завершившее длительный период "смутного времени", когда заводская коллекция, безусловное национальное достояние, была козырем в борьбе между российскими и иностранными владельцами ЛФЗ. Статус музея непрост: располагаясь на территории ЛФЗ, он тем не менее является отделом Государственного Эрмитажа. На открытии музея побывал МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
Императорский фарфоровый завод, созданный в 1744 году Елизаветой II,— одно из лучших фарфоровых производств Европы с уникальной творческой лабораторией. Среди сделанных на заводе открытий — изобретение Дмитрием Виноградовым (1720-1758) технологии белого золота, Анной Яцкевич в 1950 году — росписи "кобальтовая сетка", тонкостенного костяного фарфора в 1960-х годах. В 1917 году завод был национализирован, в 1925-м получил имя Михаила Ломоносова. Звездный час — 1920-1930-е годы: в декоративное искусство ушла энергия русского авангарда. Под руководством Николая Суетина, ученика Казимира Малевича, работали Наталья Данько, Мстислав Добужинский, Анна Лепорская, Кузьма Петров-Водкин, Сергей Чехонин, Александра Щекотихина-Потоцкая и сам Казимир Малевич. Прообраз музея — открытая в 1837 году "особая комната для выставки образцовых вещей". Сам музей, общедоступный, бесплатный, ежедневный, учрежден в 1844 году, в него перешли уникальные вещи из Зимнего дворца и императорских резиденций. С конца XIX века заказы императорской семьи исполнялись на заводе в двух экземплярах, один оставался в музее. После объединения в 1890 году стекольного и фарфорового заводов коллекцию пополнило собрание стекла. В конце 1940-х годов ее передали Русскому музею (ГРМ), но Николай Суетин с помощью Веры Мухиной отстоял его статус. Со временем кочевавший по территории завода музей с его 30 тыс. экспонатов стал закрыт для публики.
Высший смысл перехода музея под патронат Эрмитажа прояснился в ходе пресс-конференции, где Михаилу Пиотровскому пришлось отдуваться за всех ее участников, шла ли речь о включении музея в потенциальный туристический маршрут "Лавра — церковь 'Кулич и пасха' — ЛФЗ", о создании индустриального музея в бывшей резиденции коллекции или о превращении ЛФЗ из отсталого предприятия в "агрессивное". Владельцы и менеджеры ЛФЗ, наверное, люди замечательные, о чем свидетельствует сам музей, но ни в коем случае не публичные. Мажоритарный акционер и председатель наблюдательного совета Галина Цветкова в ответ на вопрос, почему она занялась фарфором, отвечала: "Потому что мне это нравится". И выражала уверенность в том, что каждый второй или третий петербуржец коллекционирует изделия ЛФЗ. Президент корпорации "НИКойл" Николай Цветков произносил только "традиция", "высокие люди" и "культурная святыня". А гендиректор ЛФЗ Николай Гордеев выражал уверенность в том, что в клубе любителей Императорского фарфорового завода, который вскоре увидит свет, "будет воплощена пуповина, которая связывает нас с петербуржцами". Но все это, конечно, пустяки по сравнению с теми двумя из трех намеченных залами музея, которые были вчера представлены публике.
Первый зал сначала несколько смущал: петербургской продукции в нем мало. Фарфор китайский, японский, мейсенский, саксонский, дельфтский, севрский, веджвудский, баварский, гарднеровский. Тяжеловесные немецкие фарфоровые звери, прозрачно сулящий грядущие потрясения германский фарфоровый плат 1912 года, где над сельским пейзажем зависает дирижабль. Упоительный датский модерн: вазы с большеухими лисами-феньками, с ручками-саламандрами, с переплетающимися змеями, гротескный морской петух, блюдо с ночным пейзажем с мельницами. Помимо того что это уникальный шанс увидеть мини-панораму мирового фарфора, иностранное засилье оправдано драматургически. В экспозицию вплетаются работы отечественных мастеров, часто схожие с иноземными, но, как в случае с вазами с растительными мотивами 1910-х годов, им не уступающие. На глазах происходит абсорбция отечественной школой всего, что делалось за пределами империи.
Всеядный космополитизм русского фарфора правит бал во втором зале. Его символ — мирно пасущиеся в одной витрине лошади и тигры, носороги и крокодилы, еноты и тюлени. Его символ — монументальная серия "Народности России": горцы в газырях, русские бабы, чукчи и китайцы. Псевдопомпейские композиции, псевдоготический сервиз, меланхоличные тарелки с видами русских усадьб и псевдоегипетские вазы — вещная иллюстрация к тезису культуролога Николая Анциферова о Петербурге как "городе трагического империализма", жадно усваивающем любые мотивы любых времен и народов. Тем более забавная, что в экспозиции почти нет модного ныне имперского китча — так, несколько иконок и портретов государей. Иного китча хватает, но, подернутый патиной времени, он мил и симпатичен, как кокетливая женская фигурка, опирающаяся на трофеи, взятые русской армией при Чесме и Измаиле.