|
Человек-вездеход |
 |
| Фото: ИЛЬЯ ПИТАЛЕВ, "Ъ" |
— Каким было ваше первое путешествие?
— Мне было тогда 16 лет, и, будучи домашним ребенком, я за 15 дней проехал от Челябинска до Москвы на велосипеде. В день проезжал 160-180 км. Я сам не верил, что доеду. Хлебнул всего, но доехал, при этом чуть повзрослев. Когда остаешься один на один с большим миром, хочешь не хочешь, а все проблемы решаешь сам. Потом на велосипеде объездил всю Россию (тогда еще Советский Союз) и уже затем перешел на экстремальные вещи: все моря внутренние пересек, на необитаемых островах сидел, был на Севере, переходил пустыни.
Вначале увлекся морскими путешествиями по морям Северного Ледовитого океана. С командой мы бывали в плавании по путям древних новгородцев и поморов, при этом и лодка у нас была соответствующая — шестиметровая с двумя парусами, копия древней парусной лодки соймы, на таких покорение всего Севера произошло. Практически без теплой одежды, с собой только запас продуктов и никаких раций. Тем не менее мы довольно много плавали в Баренцевом и Белом море вне видимости берегов, напарывались на плавучие мины, оставшиеся со времен второй мировой войны. Однажды в Баренцевом море нас преследовала касатка: лодка шесть метров, а касатка — семь. Она притерлась к борту: был шторм, волны метра четыре, в этой воде можно жить 15 минут, не больше, а она вплотную идет, можно ладонью погладить.
— Все ваши походы были связаны с риском для жизни?
— Было одно благополучное путешествие по Каспийскому морю, но и там в течение трех дней нам пришлось жить среди змей. В пустыне змей обычно нет, есть-то там нечего, а на том берегу было экологически уникальное место, и они там размножились в невероятном количестве: на каждом квадратном метре было по одной-две змеи. Были там и гюрзы, и гадюки, и кобры, и полозы. Правда, всего этого многообразия мы вначале и не заметили: когда на берег высаживались, шторм начинался, я бегал в одних плавках по этим камням и ничего не видел. Они там еще и непуганые: я зачерпывал веслом песок и бросал на змею, а она крутила головой и продолжала ползти на меня. Приходилось делать какие-то заграждения из камней и поливать все это бензином из примусов, чтобы змеи не переползали. Это был кошмар. Я потом полгода от любых шлангов шарахался, но с большим удовольствием оказался бы там снова.
В другой раз там же, на Каспийском море, мы попали в ураган: волны были десятиметровые и неслись со скоростью 60 км/ч, а скорость ветра достигала 35 м/с — мы потом официальные метеорологические сводки посмотрели. В течение двух с лишним суток мы на каркасном парусном плоту плыли в штормовых условиях. Чтобы как-то защититься от захлестывающих волн, я стал делать убежище из полиэтиленовой пленки, но в конце концов нас перевернуло. Я оказался прижатым к настилу, по которому меня распластало, как цыпленка табака. Стал собирать ртом пузыри воздуха, которые остались под пленкой, а потом задохнулся и потерял сознание. Меня откачали товарищи...
— Перед отправлением в такие походы какие-то правила экстренной медицинской помощи с командой изучали?
— Специально не изучали, старались руководствоваться здравым смыслом, потому что в сложных условиях никакие искусственные мероприятия невозможно провести. Конечно, какие-то навыки нужны, но очень часто для спасения человека необходимо направить его в больницу, а именно этого мы сделать и не можем. Организм или справится, или нет. На своей шкуре я убедился, что организм мобилизует себя сам. Любая категория выживания — психологическая. В любых условиях безвыходных ситуаций не бывает.
— А как команду себе подбирали?
— Да просто с улицы, за что меня всегда туристы и альпинисты сильно ругали: как можно взять с улицы неподготовленных людей?! А я говорю: любой более-менее здоровый человек, если у него нет серьезного заболевания, абсолютно все может сделать без проблем. А это ведь действительно экстремальные условия и нечеловеческие муки, когда в условиях пустыни, практически не имея воды, тело начинает высыхать, когда кожа трещит и из этих трещин начинает капать кровь. От недостатка воды в организме она становится очень густой, поэтому постоянно ноет сердце: ему сложно справляться с этой нагрузкой. Ни с чем не сравнимы муки жажды. Все это психологически очень тяжело вынести. После возвращения у многих психозы начинаются, люди не могут заснуть, не поставив рядом канистры воды.
— Сколько раз вы бывали в пустыне?
— Два раза на велосипедах мы пересекали большие пустыни Каракумы, Кызылкумы, были в таком жутковатом месте, как Устюрт — каменистая пустыня в Средней Азии на берегу Аральского моря. Я многократно участвовал в экспериментах по выживанию в пустыне без воды. Но вопрос не в том, чтобы пустыню пересечь,— это сделать достаточно легко. Вопрос в том, чтобы сделать это в жару, потому что нет большего ада, чем жара. Вряд ли кто-нибудь что-то подобное после нас смог сделать. Мы переходили эти пустыни летом.
Для эксперимента мы ходили в пустыню без капли воды и там примитивными способами добывали влагу, даже смогли выработать технологию, которая очень многих потом привлекала. Тогда ко мне многие приходили с коммерческими предложениями, приезжали из КГБ, обращались иностранцы. Мой личный рекорд — 3,5 суток без капли воды в пустыне. За это время я еще 112 км прошел, имея два полиэтиленовых мешочка, чтобы собирать влагу, которую выпаривают саксаулы или верблюжья колючка... Но суть даже не в этом. Самое главное, что в пустыне надо уметь правильно дышать, ходить и даже думать, потому что если я начинаю беспокоиться, я начинаю вырабатывать больше влаги. Крайне сложно идти медленно — это тоже своего рода психологический барьер.
— Как можно на велосипедах по песку перемещаться?
— Очень тяжело, но пешком тем более этого не сделать, потому что если человек идет пешком, то несет на себе 50 кг воды и выпаривает ровно столько же. Это просто бессмысленно. Так что сколько бы воды я ни нес, далеко я не уйду. Единственная возможность — везти все на колесе. Велосипеды у нас были самые обычные, только колеса дорожные на них ставили. Каждому везти удавалось порядка 60 л воды, при этом сами передвигались пешком. Все понимали: случись чего, и никто нас никогда не найдет. Естественно, мы все смогли преодолеть, несмотря на то что обходились практически без сна: днем спать невозможно, потому что даже под тентом песок раскален до 75-80°С, а ночью в три часа уже встаешь и едешь дальше сколько можешь.
— Что за методики выживания вы разработали?
— Система одна, но применима абсолютно в любых условиях, будь то в пустыне, на необитаемом острове, в море во время шторма. Все связано с психологией. Есть же такая статистика, что во время кораблекрушений 97% людей погибает от моральных факторов. Спасатели нередко находят в шлюпках воду, теплую одежду, еду и... трупы, а еще сумасшедших людей. А вот, скажем, дети младше десяти лет в таких катастрофах не погибают, выживают, потому что у них психология другая, а крепкие здоровые мужики первыми ломаются и сходят с дистанции.
— Что делали в таких ситуациях?
— Поднимали, уговаривали, и человек потихонечку втягивался. Либо говоришь ему, что из-за него останавливаемся все, тогда у человека ответственность за коллектив просыпается и он понимает, что из-за него вся команда погибнет. И коллективная ответственность не дает человеку расслабиться. Выживание может быть только коллективным, в индивидуальном порядке выживание иногда теряет всякий смысл.
— Какие эпизоды запомнились вам больше всего?
— Таких эпизодов было великое множество. В том же урагане, например, красота была невероятная и ощущения неповторимые, а во время плавания по северным морям на древних судах — это как будто попадаешь в XII век и там путешествуешь.
Были и ужасные вещи. Например, очень сильные ощущения испытал однажды на плато Устюрт, когда мы ехали по жукам, наверное, колорадским. Это было осенью, расстояние порядка 400 км. Сначала это было просто необычно: через каждый сантиметр жуки, едешь по ним, а они хрустят. Ночью спишь, они ползут через тебя, но когда понимаешь, что все они ползут в одном направлении, и начинаешь прикидывать в голове масштабы этой миграции, становится жутковато.
Но самый большой ужас можно испытать в пустыне. Ни один из нас не знает, что такое настоящая тишина, может быть, только не имеющие слуха. Там, в безветрии, абсолютная мертвая тишина, когда от ужаса начинают по коже бегать мурашки. Самое интересное, что люди там между собой начинают разговаривать шепотом, как будто боятся кого-то спугнуть. Как ни странно, при реальной опасности человек боится меньше, потому что начинает себя обманывать, так как не может осознать свою смерть.
Очень много эпизодов было связано с мистикой. Если пустыня — это абсолют работы, даже когда я лежу в тени, у меня пульс 160 ударов в минуту, сердце с трудом справляется, а еще надо везти велосипед и не спать, то море — это сплошное приключение: никогда не знаешь, что произойдет через пять минут. Однажды в Баренцевом море мы попали в кинжальный залив Святой нос. Вокруг тишь, ветра нет, практически зеркальная поверхность воды. Мы уже неделю не видели берега, а когда увидели, обрадовались и начали к нему грести. Абсолютная тишь внезапно сменяется ревом, со всех сторон несутся двухметровые волны, все это кипит, нас бросает из стороны в сторону, падает туман. Проходит 30 минут, и он рассеивается, а мы оказываемся в 10 км в глубине залива. Что произошло — непонятно. Начинаешь грести с прежней силой, только выгребаешь, и опять все повторяется. Мы выбирались из этого места трое суток, и в такой ситуации во что угодно поверишь. Потом уже, подняв историю и лоции, мы узнали, что это так называемый сулой — когда два подводных течения встречаются и превращаются в подводный бурлящий котел. Там трупов на дне лежит великое множество. И в море поневоле становишься мистиком — оно как живой противник: нельзя сказать, что завтра я буду там-то, даже видавшие виды моряки предпочитают никогда не говорить определенно, когда им предстоит вернуться. Недаром есть такая английская пословица: кто моря не видел, тот страха не знает. Море — это абсолют страха, и в нем ты щепка. Там чуть что, сразу начинается паника, страх сидит внутри тебя.
— Что же вам помогало пережить этот страх?
— Страх --это защитная функция, перестать бояться невозможно. Мы же туда не на яхтах ходили: удар волны — и волосы дыбом, и начинаешь в течение двух часов вычерпывать воду, еще волна — и опять черпаешь. Дно толщиной в сантиметр, а там температура воды около ноля — как же тут не бояться? Просто упрямо продолжаешь лезть вперед. И морская болезнь — это не когда тошнит, а когда жить не хочется. У нас было одно неудачное плавание по Обской губе (практически сразу начался сильный шторм): когда из-за морской болезни мы втроем легли на плот и никто не мог встать, даже понимая, что у нас ломает руль и нас может перевернуть, и тогда мы погибнем. Очень часто в критических ситуациях человек либо впадает в ступор и ничего не делает для своего спасения даже при очевидности напрашивающихся решений, но если силы есть, он все их бросит на то, чтобы выжить. Все это познаешь на собственном теле и по ходу дела.
Бывали, конечно, и смешные эпизоды. Как-то раз в Баренцевом море сижу я на руле, рассвет, ребята спят, полный штиль и я тоже задремал. Вдруг чувствую: по руке кто-то сбоку меня похлопывает, а я сижу на корме, позади только море! А повернуться невозможно — страшно. Тут уж чего только не подумаешь. Через пять минут голову наконец поворачиваю — никого. Опять задремал, и снова кто-то стучит, оказалось, что это румпель под ударом волны так ходит.
Вообще я считаю, что человек должен все в своей жизни испытать: и холод, и жару, знать, что такое настоящий голод.
— Где вам приходилось голодать?
— Да везде, где бывали. Приходилось есть и лягушек, и змей, и что бы ни случилось у нас в государстве, я не пропаду. Мы голодали специально для Института космической медицины: в течение десяти дней сидели на пайках. В таких ситуациях начинают сниться сны о еде, они очень реалистичные, с мельчайшими подробностями, там даже присутствует запах. Обоняние обостряется, а разговоры ведутся только о еде. Например, в Астрахани мы участвовали в клинических испытаниях, нас было 11 человек, и после обследования мы шли по улице и вдруг заметили, что прохожие обходят нас стороной, потому что взгляд у оголодавших людей становится звериный. В экстремальных условиях в человеке просыпаются животные инстинкты, но, в отличие от животного, он может при помощи разума выжить: подать сигнал, придумать что-нибудь для спасения. Главный принцип моей жизни — возможно все, ничего невозможного нет.
— Каждый раз, когда вы устанавливали рекорды по выживанию, вы руководствовались именно этим принципом?
— Я ставил рекорды для себя, а не с целью продажи. В то же время здесь важно оставаться реалистом. Я прекрасно понимаю, что те же испытания, которые мне выпали, уже не повторить, и когда я второй раз переходил пустыню Кызылкум, она мне очень тяжело далась. А потом вы знаете, чем отличается человек путешествующий от непутешествующего? Путешественник живет гораздо больше. Ведь равномерное движение не запоминается: в жизни вспоминаются пики, моменты, насыщенные событиями. Так что если все эти эпизоды учесть, мне уже лет триста, наверное. Обычная жизнь проходит как-то тихо и незаметно. Путешественник успевает прожить много жизней, но здесь важно не перегнуть и сильно не увлечься, поэтому я и воспринимаю все это как развлечение, не более того.
Сейчас целая индустрия работает на экстремалов-путешественников. Я включаю телевизор и вижу, что путешественников реальных единицы, а разговоров много. На мой взгляд, все это детские игры, потому что без подспорья передовых технологий, великолепных тканей и прекрасной обуви экстремальные условия можно получить даже в Подмосковье.