Королева говорит

В Париже в Espace Cardin при аншлаге проходят премьерные показы моноспектакля «Mary said what she said» в постановке американского режиссера Боба Уилсона специально для его любимой французской актрисы Изабель Юппер. Из Парижа — Мария Сидельникова.

Место действия — замок Фотерингей в Англии. Время действия — февраль 1587 года, еще день — и королева Шотландии Мария Стюарт будет казнена по указу «преданной сестры», английской правительницы Елизаветы I. А пока она рассказывает свою жизнь: от придворного детства во Франции до последнего письма французскому королю, свояку Генриху III Валуа. Вспоминает трех супругов. Отречение от престола. Затяжной конфликт протестантов и католиков. Бегство в Англию, где ее обвинят в заговоре и заточат на долгие годы в тюрьму. Вспоминает, как была красива, как танцевала, как разлучилась с сыном. И вот ее уже ведут на эшафот.

Но ни эшафота, ни замка, ни супругов на сцене нет и в помине. Театральная форма Уилсона, как всегда, пуста. Две неоновые лампы-черты, определяющие границу сцены, королевская туфелька в эпизодической роли да стул — на этом реквизит заканчивается. Нет и линейного повествования. Биография Марии Стюарт здесь весьма условна. Американский драматург и эссеист Дэррил Пинкни написал этот исповедальный монолог отчасти под влиянием Цвейга, отчасти опираясь на свою фантазию и письма королевы. Получились три условные главы, внутри которых мысли приговоренной скачут, сбиваются и обрываются на полуслове. А режиссер Уилсон намеренно фрагментирует их еще больше — так, что за сюжетной линией не уследить. Да и не надо.

Первые двадцать минут спектакля Изабель Юппер находится на сцене против света. Ей видно каждое лицо в зале, нам же — только ее тень, статный силуэт, затянутый в корсет королевского платья и подчеркнутый высоким гофрированным воротником, не позволяющим — ни буквально, ни образно — опускать голову. Руки сложены треугольником, не то на талии, не то за спиной. Из этой затвердевшей формы она начнет свой монолог, в нее же вернется к финалу. Текст с многочисленными рефренами Юппер чеканит как скороговорку и почти одной интонацией. Если музыка итальянского композитора Лудовико Эйнауди создает фон спектакля, то слова будто отбивают ритм. Эффект почти гипнотический: чем выше скорость этой скороговорки, тем медленнее восприятие сценического действия — слова постепенно утрачивают смысл. На это и рассчитывает Уилсон: когда Юппер наконец выходит на свет, малейшее движение тела, лица, да что там — глаз — становится крупнее в разы. За нарождающейся слезой зрители следят так, словно это кульминация остросюжетного экшена. Никаких камер не надо.

Сложную амплитуду спектакля, которая варьируется от движения к статичности, Изабель Юппер транслирует великолепно. Актриса не просто фиксирует излюбленную неподвижность Уилсона, но наполняет эту форму до краев. Боб Уилсон не раз говорил, что сложился как режиссер во многом благодаря балету, в частности — Баланчину и его музе Сьюзен Фаррелл. В «Mary said…» это страсть видна особенно. Нет, Изабель Юппер не танцует. Но движение чувствует тоньше иной балерины. Сложно представить актрису, которая справилась бы с этим полуторачасовым монологом, изнуряющим и эмоционально, и физически, лучше, чем она.

В ее замедлениях — удивительная мягкость, в жесте — балетная грация, в неподвижности — надменность и едва уловимый страх, в ускорениях — агрессия, неистовость. Диагональ в последнем акте — кульминация монолога перед казнью. Она сыплет проклятия в адрес предателей, повторяя одни и те же слова, словно городская сумасшедшая, и одну и ту же связку движений. Надо видеть, с какой решительностью и напором Юппер шагает по этой диагонали вперед, как свободно и бесстрашно отступает назад, вскидывая вверх руку. И этот жест, доведенный актрисой до механистичности, оказывается красноречивее главного рефрена спектакля — «я презираю смерть».