гастроли балет
В Мариинском театре начались гастроли Гамбургского балета Джона Ноймайера. На открытии дали громадное биографическое полотно "Нижинский", рассказывающее о непростом жизненном и творческом пути одноименного танцовщика. ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА была поражена девственной пошлостью этого сочинения, которую трудно было ожидать от прославленного хореографа.
Джон Ноймайер (родился в 1942 году) — танцор, хореограф. Учился в Королевской балетной школе. С 1973 года возглавлял Гамбургский балет. Наиболее известен по балетам "Рондо", "Ромео и Джульетта", "Дафнис и Хлоя". В прошлом году с успехом показал в Петербурге балеты "Весна и осень" на струнную серенаду Дворжака и "Теперь и тогда" на Первый фортепианный концерт Равеля, "Звуки пустых страниц" Альфреда Шнитке.
Вацлав Нижинский для Джона Ноймайера — личный кумир. За его вещами он готов мчаться на аукцион в любую точку планеты и ту эпоху знает, возможно, даже лучше, чем собственную. Хореографа в общем понять можно: Нижинский, гений, гомосексуалист, модник, аутист, существо стальной творческой воли и хрупкой психики, с ранней славой и ранним безумием,— самый притягательный персонаж балетной истории. Почти что инопланетянин, невесть откуда заброшенный в этот мир и сгоревший при входе в плотные слои атмосферы. Безумие старшего брата, роман с Дягилевым, скандальное увольнение из императорской Мариинки, эмиграция, планетарная слава, собственные гениальные балеты, скандальная скоропалительная женитьба, безумие и очень-очень долгая темная жизнь после — его биография так стремительна и переполнена драмами, что кажется вымышленной, а сам Нижинский давно превратился в икону.
Джон Ноймайер подступил к теме во всеоружии своей любви, патетики, сантиментов, знаний и обширного архива. И, по сути, у этого подробнейшего, многословного, обильно увлажненного слезами сочинения только один принципиальный недостаток: "Нижинского" нипочем нельзя было показывать публике. Так и представляешь себе пожилого одышливого профессора, с огромной серьезностью и последним пылом строчащего любовный роман, хотя до сих пор ничего, кроме студенческих лекций, не писал. Смотришь и диву даешься, какие мощные залежи, глубинные пласты, органические жилы, неразработанные месторождения прекрасной, первозданной пошлости открыты в этой истории господином Ноймайером. После этого спектакля невозможно по-прежнему считать, что жизнь Нижинского была трагедией: она была бульварным романом. Но и для успешного бульварного романа автору категорически не хватило внятности и залихватской удали, наш Борис Эйфман явно мог бы преподать немецкому коллеге парочку мастер-классов по работе над сценарием.
Джон Ноймайер начинает рассказывать историю Нижинского с конца — с последнего публичного выступления перед обитателями швейцарского пансионата. Вихляя бедрами и по балетному обыкновению выворачивая наружу носки, входят под руку гости семьи Нижинских. Это вообще ужасно смешно, когда балетные артисты пытаются двигаться, как обычные люди, а тут им еще выдано задание, как на этюдах актерского мастерства: изображать светское оживление, беседы, сплетни и все такое. Декорация тоже с комичной основательностью изображает "обычный дом" с окнами, стульями, террасой. И когда кажется, что конца этой вялой тусовке по сцене уже не будет, все-таки выходит красавец Иржи Бубеничек под видом Нижинского.
После этого ужасно хочется забыть про килограммы прочитанных книг по истории балета и тоже притвориться "обычным человеком". Совершенно невозможно представить, что за этим всем они, "обычные", могут увидеть. Вваливается какая-то молодежь в розовых шальварах: потусовались, разошлись. Но это я, десять моих коллег и двадцать балетоманов в зале понимаем, что это как бы намек на балет "Шехеразада", который принес Нижинскому первую славу в Париже. А что за куколка цокает на пуантах посреди парней в трусах и военных мундирах? У куколки большой подтекст: своим появлением она намекает на то, как Дягилев пытался пробудить сознание Нижинского, сводив на балет "Петрушка", в котором тот блистал. Из балета "Петрушка" куколка и пришла в балет Ноймайера, а парни в трусах олицетворяют первую мировую войну; очень неплохо, если бы Джон Ноймайер посадил в зале человека с микрофоном, который все это втирал бы публике. "Нижинский" Ноймайера, как ни крути, рубеж. Это как с "Гамлетом" в драматическом театре.
Хочется сложить все экземпляры пьесы в один сейф и сдать на консервацию сроком минимум в пятьдесят лет, запретив режиссерам прикасаться под угрозой отрубания рук. В случае с хореографами и Нижинским можно соответственно рубить ноги.