гастроли музыка
В рамках цикла "Парад оркестров", проводимого фондом "Музыкальный олимп", в Москве выступил Национальный оркестр Франции под управлением Курта Мазура. Реликтовый немецкий дирижер и французские музыканты, средний возраст которых менее 30 лет, показали класс, о котором можно было только мечтать. Рассказывает ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Курт Мазур отнюдь не дебютант Большого зала консерватории — последний раз выступал в нем в 1997-м со светлановским тогда еще Госоркестром. Немецкий дирижер-легенда с легендарным русским коллективом играли, в частности, "Картинки с выставки" Мусоргского в оркестровке Горчакова (а не общепринятой Равеля). Как выяснилось, Горчаков — один из первых русских знакомцев Мазура: они подружились в СССР в 1956-м.
Впрочем, русский след в искусстве Мазура значительнее. Из дирижеров его оставили Евгений Мравинский и Кирилл Кондрашин. Из композиторов — Дмитрий Шостакович. "Благодаря его музыке, где столько страданий, я стал сильным",— признался Курт Мазур на пресс-конференции. Еще — Альфред Шнитке: "Наше с Нью-Йоркским филармоническим исполнение Седьмой симфонии и 'Фауста' Шнитке было одним из высочайших успехов в жизни Шнитке. Вскоре он умер, отчасти я и себя в этом виню".
В Национальном оркестре Франции Курт Мазур всего полгода. До этого десять лет он был главным дирижером Нью-Йоркского филармонического, теплые чувства к которому, похоже, до сих пор не оставили маэстро. "Наши отношения... это был элизиум",— скользнула задетость Курта Мазура, отдавшего пятую часть профессиональной жизни ведущему американскому коллективу, за пультом которого ныне Лорин Маазель — тоже европейская легенда, но его назначение после Мазура, увы, за гранью здравого смысла.
О возвращенном же Европе искусстве Мазура этого не скажешь. Во Франции Курт Мазур, вероятнее всего, счастлив тем итоговым самоощущением человека, когда он уже не винтик мировой системы дирижерских ротаций, а последний из могикан великой немецкой традиции. Ведь Мазур после Вильгельма Фуртвенглера и Бруно Вальтера руководил лейпцигским "Гевандхаузом". Да и внешне похож то ли на Вагнера, то ли на Брамса.
Дирижерское кредо Мазура — "рассказывать музыкой о человеческом". В общении он мягок и внимателен, величав и безо всяких усилий обыкновенен. Это и есть то заповедное, что утратили иерархи современного дирижирования. Курт Мазур сейчас, безусловно, свободнее их. Комментируя московскую программу, о симфонии Франка он сказал, что "это музыка между Францией и Германией", о Втором концерте Прокофьева — "что он напоминает о Святославе Рихтере, с которым много работали последние годы". О "Вальсе" Равеля ничего сказано не было, наверное, по причине французскости автора. Проблемой национальной классики он явно не зажат.
О том, как обернулись мазуровские комментарии, писать трудно. Как это всегда происходит в случаях с гениальной личности, слушатель уперся не в безупречные струнные унисоны и не уникальное согласие оркестровых групп, а в саму музыку и ее автора. Симфонию льежца (впоследствии парижанина) Сезара Франка маэстро представил в форме рассуждения-триптиха о европейской симфонии ХIХ века. Первая часть — вагнеровские длинноты, конфликтность густых гармоний с одной-единственной мелодической попевкой на уменьшенную кварту: реплика романтического оперного радикализма. Вторая часть — ретроспекция классики: назад, к медленным бетховенским серединам (как в Седьмой симфонии), приправленным той танцевальностью, которая Бетховеном из бытовой превращена в надмировую, а Франком возвращена частному восприятию. Ну и финал — предвидение будущего французской музыки. То тут то там рассыпаны в нем догадки об обаятельных синкопах Франсиса Пуленка, о жарких тревогах Артюра Онеггера, в результате и о самом Франке, распахнувшем европейскому симфонизму окно во французский музыкальный модерн.
Последующие два модернистских опуса показали, что и модерн бывает разным. Второй концерт Прокофьева — это фортепианные бицепсы на фоне причудливой изгибистости оркестра, всяких там ползаний, вывертываний, бумажно-смычковых шершавостей. Первая же змейка струнных показала, на какие немыслимые художества способен Национальный оркестр Франции. То сворачивающийся клубком, а где надо с блеском расправлявший медные мускулы и деревянно-духовые шейки, оркестр явно обходил пианистку Елизавету Леонскую, чей аппарат не для столь умопомрачительных мануальных па и кульбитов.
Досаду на оркестр, вынужденно тормозивший под солистку в Прокофьеве, последний номер программы снял. "Вальс" Равеля — наваждение, собранное из мерцающих вальсовостью осколков разбитой первой мировой Европы,— обжег слух такой раскаленностью венского ритма и таким разочарованным нежеланием мелодий вновь вживаться в этот ритм, что мороз по коже. И тогда, чтобы восстановить слушательскую опустошенность, Курт Мазур на бис продирижировал антрактами из "Кармен" Бизе: сперва к четвертому, а потом к третьему действию главной французской оперы.