премьера театр
В московском театре "Ленком" сыграли премьеру спектакля "Плач палача". Худрук театра и автор спектакля Марк Захаров поставил эту "фантазию в двух частях" по мотивам двух пьес знаменитых европейских драматургов прошлого века — швейцарца Фридриха Дюрренматта и француза Жана Ануя. Обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ смотрел спектакль, дивился на Александра Абдулова и Олега Шейнциса и ностальгически вспоминал захаровский телефильм "Обыкновенное чудо".
Начинается все как-то не совсем по-ленкомовски. Жанр ночного разговора для театра Марка Захарова нехарактерен. Правда, этот разговор ведут не просто собеседники, а палач и его жертва. Верзила в камуфляже, выбив ногой окно, оказывается в кабинете молодого писателя, которого надо ликвидировать. На сцене почти ничего нет, кроме этого окна да столика с пишущей машинкой. Вокруг — темень натянутого черного экрана. Действие написанной Фридрихом Дюрренматтом полвека назад радиопьесы "Ночной разговор" происходит в неназванной, но явно тоталитарной стране: несчастный литератор — диссидент, и палач даже не скрывает, что пришел по указанию спецслужб.
Впрочем, приговор госмашины не сразу приводится в исполнение. Слово за слово — и вот между убийцей и жертвой уже завязывается содержательный диалог о страхе смерти и о власти, даже бутылка появляется на столе; палач готов пожалеть своего клиента.
Александр Абдулов (родился он почти тогда же, когда Дюрренматт писал пьесу, и теперь отмечает этой ролью свое 50-летие) отлично играет рокового ночного гостя. Смятению героя Александра Лазарева-младшего он противопоставляет вальяжное спокойствие хозяина ситуации, своего рода житейскую мудрость. Довольно длинную сцену подготовки к смерти он, почти не вставая из кресла, ведет психологически очень точно, ничем не выдавая своей истинной сути. А она, как оказывается, лежит вне вариаций социальной критики Дюрренматта. Потому что в силах этого странного палача оказывается предложить жертве не просто помилование, но другую жизнь под другим именем, с другими людьми, в другом пространстве. И вообще в другой пьесе.
Тут слово получает художник Олег Шейнцис. За простой черной плоскостью пролога открывается отливающий нездешним серо-голубым светом огромный зал — не то храм, не то вокзал, передние фермы которого висят над партером, а задняя стена отнесена так далеко вглубь, что едва ли стена здания театра пережила подготовку к новому спектаклю. Можно, кстати, вообще счесть фантазию Шейнциса за потустороннее видение. Или за храм чистого искусства: ведь в пьесе Ануя "Эвридика" герою Лазарева-младшего предложено стать музыкантом Орфеем, с первого взгляда влюбиться в девушку Эвридику (Мария Миронова), поверить в любовь, потерять любимую под колесами автобуса, потом разочароваться в любви, встретить покойную в загробном мире и потерять навсегда...
Во второй части спектакля события сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой, только успеваешь головой вертеть и торопливо соображать, что к чему. Ясно, что всей этой цепочкой событий управляет абдуловский палач, преобразившийся в этакого бесноватого конферансье, одновременно безрассудного и бескорыстного шантажиста, азартного искусителя и глубокого знатока людской натуры. И все же если останется от "Плача палача" чувство растерянности и тревожной несобранности, то не пеняйте на режиссера: скорее всего, ему именно того и хотелось.
Потому что новый спектакль — плод каких-то глубинных разочарований. Марк Захаров признается в программке, что первоначально замысел назывался "Метаморфозы", но потом заголовок изменился. Действительно, метаморфоза — слишком красивое слово. А здесь речь идет о том, что жизнь меняется быстро, нелогично, безжалостно и без объяснений. Герой Лазарева-младшего сначала был правдолюбивым гражданином-трибуном, потом стал аполитичным влюбленным художником, но по обеим дорогам пришел к разочарованию. Сколько в эту историю вложено режиссером Захаровым сегодняшнего личного опыта, можно только догадываться. Впрочем, вряд ли он так легко согласится быть покорным заложником времени и обстоятельств. Ведь финальный выкрик распорядителя судеб — палача — похож на лирический выплеск не меньше, чем досада о судьбе жертвы — писателя-Орфея. И Абдулов бросает залу обидные, обличительные филиппики, но тут же напоминает, что он всего лишь лицедей, а значит, обижаться на него глупо.
Можно рассмотреть в этом финале свойственное Захарову сочетание смелости и осторожности. Но если уж действительно рассматривать "Плач палача" в контексте сделанного режиссером прежде, то вспоминается прежде всего "Обыкновенное чудо". Есть некое родство не только в способе сочинения, но и в теме — всевластная игра воображения могущественного автора, которая вдруг оказывается бессильной перед вроде бы уязвимыми чувствами людей. В сказке Евгения Шварца волшебник Олега Янковского режиссировал любовь принцессы и принца-медведя, здесь палач "организует" встречу Орфея и Эвридики. Если поцелуешь — превратишься в мохнатое лесное животное, если оглянешься — потеряешь навсегда. Разница в том, что никакого чуда в современной сказке под названием "Плач палача" не предусмотрено. Но когда-то игравшему медведя Александру Абдулову уже пришла пора вырасти из свежего подопытного счастливца в ставящего эксперимент многоумного кудесника. Не его и не режиссера Захарова вина в том, что за четверть века произошло столько всего, что сегодня невозможно себе представить волшебника, не побывавшего до этого палачом.