Режиссер ДЕКЛАН ДОННЕЛЛАН ответил на вопросы РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
— В России вас знают как драматического режиссера. Как вы вообще попали в Большой театр?
— Я ставил для Зальцбургского фестиваля оперу "Фальстаф" с Клаудио Аббадо. Кто-то из руководства Большого увидел этот спектакль, и когда я оказался в Москве, они предложили мне обсудить возможности сотрудничества.— Очевидно, вам поначалу предложили ставить тоже оперу, а не балет?
— Да. Но оперу мне ставить не хотелось. Я несколько раз работал в опере и не могу сказать, что у меня остались приятные ощущения. В опере главный человек все-таки не режиссер, а дирижер. Правда, когда мы работали с Аббадой, он все время улыбался и уверял меня, что мы оба несем равную ответственность за постановку, но на самом деле было не так. Последнее слово все равно оставалось за ним. И вот когда переговоры по опере с Большим заканчивались ничем, я вдруг сказал: если бы вы предложили мне поставить балет "Ромео и Джульетта", то я бы серьезно подумал. Они сначала ничего не ответили, не ожидали такого. А потом позвонили и сказали, что это интересно. Потом надо было еще искать хореографа. Мне предложили нескольких, и я остановился на Раду Поклитару. Я посмотрел его работы на видео, они потрясающие. Мы очень быстро нашли общий язык.
— Но балет и раньше был для вас важен?
— В моей жизни было три больших потрясения, после которых я решил заниматься театром. Мне тогда было лет 16-17. Это был один из спектаклей Питера Брука, потом ирландская постановка "Доктора Фауста", не очень знаменитая, и еще был балет "Ромео и Джульетта" Лондонского королевского балета.
— А как вы будете работать вместе с хореографом в техническом смысле? Кто будет проводить первую репетицию?
— Точно я пока сам не знаю. Думаю, что вдвоем. Понимаете, это же эксперимент. Ну, сказать "добрый день всем!" в начале репетиции могу, допустим, я. А потом посмотрим, как пойдет. Конечно, я не буду показывать танцорам движения, это было бы смешно. Просто я исхожу из того, что балет — тоже театр, просто особого рода. В балете тоже есть драматическое действие, и танцоры — те же актеры, но у них свои выразительные средства. Так что придумывать спектакль в балете режиссер может так же, как и в драме.
— Да, но в драме вы можете попросить актера задумчиво смотреть в зал, и публика будет заворожена, а в балете, грубо говоря, конечности все время должны производить какие-то движения...
— Ну разумеется, я понимаю это. Но и в драматическом спектакле для меня очень важно, как двигаются актеры. Я ненавижу сидеть за столом и долго обсуждать пьесу. Полноту и содержание жизни можно понять только в движении, поэтому при всех различиях я не вижу непреодолимых противоречий. Важно, чтобы то, что происходит на сцене, не казалось зрителю каким-то недостижимым идеалом, к которому нельзя прикоснуться. Человек должен чувствовать, что он часть того мира, который рождается перед ним на сцене. Я этого добиваюсь в драматическом театре и хочу добиться этого в балете.
— У вас своя театральная терминология. Вы надеетесь, что балетные все это поймут?
— Не считаю, что они глупее драматических актеров. В Большом есть замечательные молодые танцовщики, причем не только солисты, но даже в кордебалете.
— Приглашенные режиссеры обычно жалуются, что Большой театр — это бюрократический монстр. Вы не боитесь столкнуться с порядками этой империи?
— Пока я ничего страшного не заметил, меня еще ничего не испугало. Надеюсь, премьера состоится в декабре.