Завершившийся на днях Каннский фестиваль произвел травматическое воздействие на киносообщество. Травма затронула и Россию — видимо, ввиду ее возродившихся амбиций кинематографической державы, активизации проката и фестивальной деятельности.
В тройке главных фестивалей мира Канн ловчее всех за последнюю четверть века балансировал между искусством и рынком — во многом благодаря своему бессменному идеологу Жилю Жакобу. Именно здесь определялись и мифологизировались главные мировые тенденции. Миф Линча, миф Тарантино, миф Догмы и даже, если угодно, миф Сокурова — все это порождения каннской "авторской политики".
Именно против нее выступил американский журнал Variety, в котором все чаще встретишь рассуждения о газетно-критических мафиях, лоббирующих фильмы, которые "не способен смотреть ни один цивилизованный человек". Когда пачками штампуются такие чудесные голливудские продукты, Канн подсовывает всякую кустарную дрянь европейских извращенцев (типа Ларса фон Триера) и некоторых американских "независимых" отщепенцев вроде Гаса Ван Сента. Скорее всего, в Variety не испытали патриотического подъема, узнав, что в Канне победил американский "Слон", хотя, конечно, ничего противнее датского "Догвиля" нет и быть не может.
Зато за Ларса фон Триера обиделись российские журналисты. Решение жюри было предъявлено нашей общественности как злокозненная акция, уничтожающая престиж фестиваля и кладущая конец каннской гегемонии. Даже если Канн исправится, уже поздно: невинность утрачена. Критики бьют в набат. Рухнул оплот фестивального движения! Нынешний фестиваль — бунт, вестник какой-то бури. Воспаленное воображение рисует перевернутое лицо Жакоба, который даже смотреть не хочет на подлого Шеро, разрушившего такую чудную игру, не говоря о том, чтобы подать злодею руку.
Между тем еще до показа в Канне и "Догвиль" Триера, и "Отец и сын" Сокурова были проданы в рекордное количество стран: их покупали не глядя, поскольку каннский конкурс, независимо от призов и несмотря на ошибки отборщиков, это марка, брэнд, это признание высокого качества фильма. Тем более фильма режиссера, который попадает сюда в третий или в четвертый раз. Бизнес есть бизнес, а в кино он как нигде построен на мифологии: продают и покупают коллективные грезы.
Это не отменяет того, что нынешняя каннская программа действительно была не лучшей. Но далеко и не худшей в истории. И прежде случались провальные годы. Побеждали фильмы, названия которых забыты, а шедевры оставались в тени, однако не пальмовых ветвей. Из двадцати конкурсных фильмов, скажем, 1992 года помнятся разве что "Игрок" Роберта Олтмена да "Ховардз Энд" Джеймса Айвори, но победил тогда ни тот ни другой, а "Благие намерения" Билле Аугуста (соотечественника фон Триера), которому ни за что ни про что, по стечению обстоятельств выписали вторую (!) Золотую пальмовую ветвь. Да мало ли еще примеров фестивальных несправедливостей. Они ведь творятся не богами, а живыми людьми, которые сидят в жюри, подвержены влияниям и вообще могут ошибаться.
Каннский фестиваль — один из великих кинематографических мифов, который, как и все мифы, часто демонизируют. На самом деле он не дает пропусков в вечность, поэтому вагнеровские интонации его ниспровергателей способны вызвать только улыбку. Полагаю, именно такую реакцию вызвало решение каннского жюри у Ларса фон Триера.
Однако без Каннского фестиваля не было бы ни Триера, ни, например, Кустурицы. То есть человек был бы, а мифа его — нет. Поэтому когда сегодня кричат: Кустурицу не взяли в Канн, он будет в Венеции, вот где настоящий фестиваль! — это самообман. В Венеции Кустурицы не будет, он будет растягивать работу над картиной и закончит ее аккурат к следующему Канну.
Фестивали переживают расцвет или упадок вовсе не потому, что кто-то кого-то обделил призами. А потому, что происходит застой крови в стареющем организме. Мориц де Хаделн обновил кровь, испытав шоковую терапию, когда его после двадцати лет отстранили от руководства Берлинале. Теперь он гораздо более гибко программирует Венецианский фестиваль и в разговоре со мной признался, что его пугают истеричные восторги журналистов: ведь набор знаменитых имен еще не гарантирует качества, цель фестиваля — открывать новые имена, иначе он станет музеем динозавров.
В фестивальной политике побеждает тот, у кого есть не только сила, но ум и терпение. Темпераментный Серж Лозик сначала поднял Монреальский фестиваль, а потом угробил его непомерными амбициями и недипломатичными выходками. Недавно он волевым решением сдвинул сроки своего фестиваля, чтобы получить более выгодную позицию по сравнению с Венецией и Торонто. За что Международная федерация продюсеров дисквалифицировала фестиваль, а Лозика его конкуренты публично назвали "монреальским Аль Капоне".
Подобные фигуры, чьи амбиции ведут к неадекватным поступкам, есть и в нашем киноистеблишменте. Есть и свои "динозавры", и свои "слоны". Нет только личностей, которые способны были бы осуществлять "авторскую" культурную политику. И одновременно видели ее в масштабе и перспективе. Как в притче, давшей название фильму Гаса Ван Сента: один увидел хобот слона, решил, что это змея, другой увидел ногу, решил, что это колонна. А проект что фильма, что фестиваля, что кинематографа требует стереоскопического зрения.