фестиваль танец
В Вильнюсе открылся VII Международный фестиваль "Новый балтийский танец". В первый же вечер ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА насмотрелась кино и наслушалась пения.
Мультимедийность — давняя спутница современного танца. Особое значение она приобрела в последнее десятилетие, когда хореографы все с большим трудом высасывают из пальца еще небывалые движения, зато технические изобретения обрели небывалую изощренность. Разумеется, для полновесной "мультимедийности" требуются немалые средства. У сверхпопулярного финна Теро Сааринена они есть.
Этот успешный солист Национальной финской оперы лет десять назад отправился на Восток в поисках новых способов самовыражения. В Японии он изучал буто, в Непале — старинные танцы. Самые продвинутые компании (израильская Batsheva Dance Company, Лионская опера, Нюрнбергский и Гетеборгский балет) наперебой заказывают ему постановки, влиятельные хореографы жаждут с ним работать, а сам скиталец основал труппу "Зубочистка" и стал колесить с ней по Европам с таким плотным графиком, что организаторы "Нового балтийского танца" охотились за ним четыре года, пока наконец не изловили. Тут, правда, выяснилось, что технические возможности Национального драматического театра (основной площадки феста) не позволяют финну развернуться во всей красе — с новейшими постановками "Пульчинеллы" и "Петрушки". Так что литовцам пришлось довольствоваться уже известными моноспектаклями Теро Сааринена — "Человеком в комнате" в постановке американской финки Каролины Карлсон и его собственной "Охотой".
Почетному гостю предоставили право первого вечера и главную сцену. Для камерного "Человека" это оказалось фатальной ошибкой. Хореограф Каролин Карлсон, славная умением переводить в движения духовные смуты современного западного интеллигента, в этом спектакле постаралась отнестись к проблеме с юмором. Человек на середине пустой сцены зажат стенами воображаемой комнаты. Первое же движение — лихорадочно пульсирующие перетаптывания с ноги на ногу вперед-назад — исчерпывающие обозначают характер персонажа. Затравленный неуверенностью в себе и собственными амбициями творец-неудачник (территория творчества обозначена столом-мольбертом с высоким табуретом перед ним) ведет свой сбивчивый монолог под музыку Gavin Bryars и группы "Апокалипсис". Инфантильная игра с мячиком. Трамплинные нелепые прыжки марионетки. Танцовщик корчит рожи перед зеркалом-залом, упоенно разрисовывает собственное тело, жирно выдавливая краску из тюбика, на табурете-постаменте примеряет очередные штаны — как новые художественные стили. Этот несчастный городской сумасшедший обретет достоинство, только потерпев окончательный крах: вспыхнет свет юпитеров, выстроенных в линию на заднике, сломленный клоун расправит скукоженные мышцы и растворится в его потоке. Но вся эта вполне русская история о маленьком человеке требовала маленького пространства, энергетики финна не хватило на огромный зал. Вместо тоскливых глаз доминировали мешочки жира на боках сорокалетнего танцовщика, душевное содержание пропадало под изъянами физической формы.
Зато в "Охоте", очередной танцевальной истории жизни и смерти лебедя, которую Теро Сааринен положил на музыку "Весны священной" Игоря Стравинского, феерические ухищрения сценической техники не оставили и мига на разглядывание тела танцовщика. Пожалуй, это самая рискованная постановка Стравинского — вся мощь партитуры рухнула на одного человека. Первые, относительно буколические картины Теро Сааринен исполняет в стиле буто, что в общем-то совсем не ново: так "Весну" ставили даже в России. Только в финской "Весне" на сцене нет места человеку. Изысканно замедленные движения рисуют пробивающиеся сквозь землю ростки, лопнувшую скорлупу яйца, первые, еще корявые переползания птенца. Великолепен минималистский эпизод взросления: одна и та же комбинация — попытка встать с коленей на ноги — повторяется с возрастающей амплитудой и напряжением сил. Первая кульминация с участием пресловутой "мультимедийности": свет меркнет, по бокам сцены вырастают исполинские тени, с колосников спускается облачное оперение — невероятная юбка, затейливо смятая в японской технике оригами. По юбке и заднику кружит, расширяясь, спираль света, спускаясь к мужчине-лебедю, молитвенно воздевшему руки к небесам. Вторая кульминация контрастна богостроительной первой: на лбу оперившегося Лебедя появляется пятнышко оптического прицела. Огромный эпизод, обозначенный Стравинским как "выбор жертвы", танцовщик неподвижно стоит посреди сцены. По его голому торсу и юбке с бешеной скоростью скачут сюрреалистические картинки, распахнутый глаз трансформируется в оторванную младенческую ручку, носы пляшут вместе с пейзажами, серые полосы помех рассекают эти видения, как меркнущее сознание. Эта завораживающая красота гибели жизни оказалась бы отличным финалом. Но у Стравинского есть еще гигантская "Пляска избранницы". С колоссальным напряжением этой последней сцены хореограф не справился. Танцевальными судорогами подстреленного Лебедя ему удалось занять только часть музыки. Слегка поправил дело стробоскоп: благодаря его вспышкам Лебедь эффектно умер в полете: свет окончательно погас во время последнего прыжка танцовщика.
Потом на Малой сцене того же театра свой спектакль под незатейливым названием "Триптих" показала молодая английская хореографиня Лиза Торун. Уверяют, что недавно в туманном Альбионе она произвела натуральный фурор. Если так, то терпение англичан действительно не знает границ. Школярский опус этой отличницы растянулся на 80 минут. По юности лет и недостатку средств Лиза пока не обрела своего ангела-мультихранителя, поэтому довольствуется подручными средствами — мелодекламацией и пением. Текст был дик — что-то про необходимость достичь Луны. Зато у танцовщицы оказалось неожиданно мощное, прилично поставленное сопрано. Возможно, если бы девушка затанцевала на оперном фестивале, это произвело бы больший эффект.