Перед открытием выставки ХЕЛЬМУТ Ъ-НЬЮТОН дал эксклюзивное интервью корреспонденту Ъ АЛЕКСЕЮ Ъ-ТАРХАНОВУ.
— Собрание сделанных вами портретов напоминает мне каталог людей, обладающих властью. За каждым из них — власть денег или власть красоты. Но среди них есть и ваши портреты. В чем же в таком случае природа вашей власти?
— Моя власть в фотоаппарате. Вот ваш сын возьмет в руки камеру и скажет: так, папа, стой здесь, повернись, иди туда, иди сюда. Куда вам скажут, туда вы и пойдете.— Неужели все равно, кто держит камеру?
— Да нет, кое-что от этого зависит. Надо понимать, что эта камера может сотворить чудеса, сделать тебя богатым и знаменитым или представить полным дураком. Первую половину жизни вы должны ей приносить постоянные жертвы. А вторую половину она поработает на вас.
— Это ваш совет молодым фотографам?
— Я его давно сформулировал. Будь как солдат. Тренируйся постоянно. Ухаживай за своей камерой. Всегда будь наготове и, как дойдет до дела, старайся как можешь. Проще простого, я полагаю.
— Вы, говорят, на съемочной площадке страшный диктатор. Пытались ли ваши персонажи восстать против вас, отобрать у вас инициативу? Побить?
— Ну вот еще. Ссориться с моделями — это непрофессионально. Я всегда говорю, что камера — это не оружие агрессии. Это орудие соблазнения. Я начинаю работать с людьми, которые могут меня бояться или недолюбливать. Но в процессе работы я их непременно соблазню. Вот я снимал Ле Пена, который не любит евреев, даже среди известных фотографов. Но мы разговорились, мы работали вместе, мы снимали, и он был мил и покорен. Другое дело, не знаю, понравились ли ему фотографии, которые я сделал.
— Людям вообще-то нравится, как вы их показываете?
— Не всегда. Ну, конечно, когда мне заказывают портрет, я должен думать о том, чтобы не обидеть человека, который мне доверился. Но если съемку заказывает журнал, у меня нет моральных обязательств перед моими моделями. Тем более когда я снимаю моду. Вот девушка приходит, мы ее одеваем, гримируем. Потом она мне заявляет: Хельмут, это не я! Что я ей могу ответить? А зачем мне нужна ты? Мне нужно то, что я из тебя делаю. Для себя.
— Что заставляет вас делать портрет человека? Кроме гонорара, разумеется?
— Ну, деньги важны, врать не буду, но мне должен быть этот человек интересен. Я когда-то в Лос-Анджелесе любил фотографировать старлеток, теперь я уже не готов тратить время на красивых девчонок, у которых нет ничего за душой. Я люблю людей с мощной харизмой, с настоящим обаянием, причем лучше бы даже с отрицательным. Я снимал гангстеров, фальшивых политиков, злодеев разных, вот были люди!
— Одна из ваших книг называется "Частная собственность". Что, любой человек, которого вы снимаете, становится вашей частной собственностью?
— Ну нет, зачем они мне сдались. Но вот фотографии их — это моя собственность. И книги мои, и те названия, странные иногда названия, которые я для этих книг придумываю.
— Когда мы виделись с вами в Москве в 1989-м, вас здесь никто не знал...
— Да, это было забавное чувство, как в молодости.
— Теперь вы приезжаете настолько известным, что на вашем мастер-классе яблоку некуда упасть. Такое впечатление, что все эти годы люди изучали каталоги, которые остались здесь со времен вашей первой выставки, и наконец-то поняли, кто вы и кто ваши персонажи.
— Не знаю, тогда, в 1989-м, когда мы с вами ездили по Москве, я сделал много снимков. Сейчас мне не хочется выходить в город с фотоаппаратом. Все очень и очень изменилось, Москву не узнать, она богаче и западнее, чем была, но зато тогда здесь был фантастический, особенный, серый свет. Я думаю, той Москвы уже никто не увидит. Точно так же многое потерял Берлин, когда лишился стены. Кварталы у стены были совершенно особенным миром. Таких мест на земле становится все меньше и меньше.
— Может быть, вообще мир становится хуже?
— Ну, он давно это делает, я видел довоенную Германию и помню ее очень хорошо. То, что было раньше, я вспоминаю так ясно, а вот спросите меня, что было вчера, я и не вспомню. Так вот, когда я был учеником в ателье Ива, я был там, как бы это сказать, низшей формой жизни. Последним человеком я там был, и все равно, как это было интересно. Тот мир кончился, когда пришли нацисты. Потом была Австралия, теперь она совсем другая. А Париж 50-х годов! Я был беден, я ел мясо раз в неделю и пил только самое дешевое красное вино по франку литр. Мне так жаль тех, кто его не видел. И каждый раз говорили: этот чертов мир катится ко всем чертям. Прекрасный, скажу я вам, процесс.