В Лос-Анджелесе открылась выставка живущего в Америке русского дизайнера Константина Бойма. Ее устраивает крупнейшее американское архитектурное издательство Princeton Architectural Press для промоушна новой серии книг по современному дизайну. КОНСТАНТИН БОЙМ, автор первой книги в этой серии, ответил на вопросы обозревателя Ъ ГРИГОРИЯ Ъ-РЕВЗИНА.
— Американец Карим Рашид, которого у нас считают одним из самых интересных дизайнеров в мире, написал к вашей книге послесловие. Он что, считает, что вы не все сказали?
— Мы знакомы с Рашидом, он написал несколько слов, которые меня представляют, ему нравится то, что я делаю, но я знаю, что мы делаем диаметральные вещи. Он считает, что роль дизайнера — изобретение нового, новой формы, новой вещи. Я комментирую существующие.
— Что значит комментируете? Вы же не критик.
— Книжка называется "Curious Boym" — "Смешной Бойм" или "Странный Бойм". Это такая игра. В Америке есть персонаж Curious George. В России он почти неизвестен, а в Штатах знаменит, как Микки-Маус. Это такая маленькая обезьянка, которая эмигрирует из джунглей в Нью-Йорк. Она не знает, как пользоваться вещами, все время пытается их освоить, как-то экспериментирует, и чаще всего у нее не получается ничего. Все взрывается, горит, рушится. Мне показалось, что это правильная позиция для дизайнера. Curious — это такое обоюдное отношение, ведь в результате не только эта обезьянка, но и сам мир становится немного curious. Есть с чем работать.
— Эта обезьянка — ваше alter ego?
— До некоторой степени. Я тоже приехал в Америку двадцать лет назад почти что из джунглей. Ну конечно, не совсем из джунглей, тот уровень образования, который я получил в Московском архитектурном институте, мне его хватило в Америке, но в смысле дизайна... Это был абсолютно другой вещный мир, я не понимал, как им пользоваться. Сейчас, когда в Россию проник западный стандарт вещей, это уже не так ощутимо. А тогда я, скажем, не опознал в одном предмете телефон. Я не понимал, как пользоваться светильниками, душем, туалетом, звонком: все было совсем другое. Так происходило со всеми, кто тогда приезжал в Америку; все спешили привыкнуть, но я решил, что это продуктивная позиция. Позиция постороннего, который осваивает мир заново и комментирует его со стороны. Когда ты в стороне от мира вещей, ты можешь их изобретать. Вот, скажем, люстра, которую я придумал,— просто гроздь лампочек, висящих на шнурах вместе, как ягоды на рябине.
— Очень известная люстра, я видел ее в Музее современного искусства под Бирмингемом.
— Не знаю, не видел, но они вообще-то стали очень популярны, их теперь много делают, и в музеях, и в дизайнерских бюро. Такая люстра — это работа человека, который создает люстру заново, с нуля, хочет понять, как она устроена. Это лампа дикого эмигранта.
— Но Америка — вообще страна эмигрантов, там все со стороны. Чем вы отличаетесь, скажем, от китайских "посторонних"?
— Нет, конечно, важно, что мы из России. Я даже не говорю о том, что у нас есть опыт начинать с нуля, опыт авангарда, и этот опыт востребован на Западе. Китайским художникам в этом смысле труднее. Важнее даже другое. Мы все сформировались в семидесятые годы. Русские семидесятые — это странное время, когда мы все в нашей стране были до некоторой степени посторонними. Это был замечательный опыт, когда все, что происходило (новости, экономика, политика — все, все что угодно), все это не имело к тебе отношения. У меня был очень продуманный, очень богатый опыт неприсутствия. Может быть, поэтому теперь я умею не присутствовать лучше других.