Москву обручили с Адриатикой

В главном здании ГМИИ имени Пушкина открылась выставка «От Тьеполо до Каналетто и Гварди». Два с половиной десятка отборных холстов венецианцев XVIII столетия из коллекции самого Музея изящных искусств дополнены еще тридцатью полотнами из Италии. Их предоставили вичентинский городской музей Палаццо Кьерикати и одна из трех «Галерей Италии», представляющих собрания банковской группы «Интеза Санпаоло» (палаццо Леони Монтанари, тоже в Виченце). Рассказывает Сергей Ходнев.

«Возьми, сынок, мне это больше не понадобится»,— Лодовико Манин, сто двадцатый дож Венеции, снял с головы парчовую шапочку и рассеянно отдал ее секретарю. Было 12 мая 1797 года; на венецианской terra ferma стоял гражданин Бонапарт, в лагуне — французский флот, которому Светлейшая Республика могла противопоставить еле-еле десять кораблей, а потому самоупразднилась. Тихо и буднично.

А как веселились еще недавно! Павел I, который в 1797-м царствовал в Петербурге, пятнадцатью годами ранее заезжал в Венецию, путешествуя инкогнито по Европе,— и чего только не устроила по этому поводу республика, несмотря на то что принимала как бы не цесаревича, а «графа Северного». Регата на Большом канале, опера, иллюминация, бои быков, процессия с пышными аллегорическими колесницами, площадь Св. Марка, измененная до неузнаваемости временными триумфальными арками и прочим эфемерным антуражем. И парадный банкет, который запечатлел как раз таки один из героев выставки — Франческо Гварди, наверняка и не думавший посреди этой ослепительной сутолоки о том, что в его живописи два века спустя кто-то будет напряженно выискивать свидетельства умирания Венецианской республики.

Живопись венецианцев XVIII столетия знатные визитеры активно скупали, пока республика была вполне жива. Собственно, из старинных частных собраний и происходят многие из тех картин, которые сейчас находятся в коллекции ГМИИ. Так и получилось, например, что в Венеции и ее бывших владениях, включая Виченцу, почти нет Каналетто — а у нас есть. Монументальное полотно с раззолоченным дожевским «Бучинторо», грузно подплывающим к Сан-Марко в окружении прочего праздничного спецтранспорта, естественно, на почетном месте. Московское же собрание предоставило на выставку городские виды кисти племянника Каналетто, Бернардо Белотто,— за неимением их в Виченце.

Есть, однако, важные имена, которые как раз в Москве не представлены. Таков воспетый в свое время Павлом Муратовым Пьетро Лонги. Несколько его камерных картин из собрания «Интезы» — хоть не исчерпывающий, но очаровательный путеводитель по этой странной венецианской жизни времен молодого Казановы: аристократки и простолюдины в карнавальных масках и без них дивятся привезенному из-за моря слону, играют, делают визиты и слушают ярмарочного шарлатана.

Таков и Джамбаттиста Пьяццетта, один из главных, наряду с Питтони, Тьеполо и Солименой, кудесников позднебарочной церковной живописи: с театральными позами, прихотливыми драпировками и несколько наигранной античной величавостью. Из Виченцы прибыл его огромный алтарный образ «Экстаз св. Франциска». Однако сумрачное полотно, где ангел любезно поддерживает помертвевшего святого, все-таки проигрывает от соседства с живописью Тьеполо-отца. Небольшой плафон с аллегорической композицией «Время раскрывает истину» (старый Кронос в развевающемся плаще неподражаемого желтого цвета заголяет нимало этим не смущенную красавицу Истину) сияет именно той торжественно-беззаботной солнечностью, которую мы без колебаний опознаем как венецианскую. Это в тогдашней французской живописи жанровые сценки Шардена и Греза и розовые телеса Буше могут показаться какими-то принципиально не сообщающимися мирами. Здесь же игрушечные венецианцы в париках и робронах, с одной стороны, и нарядные святые либо аллегорические персонажи — всего лишь два регистра одного и того же мировидения.

Но все же это не только выставка о странном мире нобилей, куртизанок, дожей, богомолок, кичливых оперных артистов, который был — и нет его. Еще одна из ее тем — венецианское чувство архитектуры. Очень многообразное: одни и те же городские пейзажи породили и пастозную, нервозную живопись Гварди, и идеалистичную сухость Белотто. Но и очень долговечное в смысле своего влияния на то, как видим архитектуру мы. Не только архитектуру собственно венецианских улочек, «кампи», церквей и дворцов, настоящую и выдуманную. Огромная картина Франческо Дзуккарелли изображает идеальную ведуту Виченцы: вдали прекрасный строй стен и куполов, а на первом плане, посреди пасторального ландшафта,— аллегорическая композиция, прославляющая архитектора Андреа Палладио. Полотно, посвященное одному из величайших подданных «республики св. Марка» за все время ее существования, написано как раз тогда, когда палладианство за пределами Италии поднимало голову — и готовилось завоевать умы и вкусы и в Англии, и в Америке, и в России.