В городе Чапел-Хилл, американский штат Северная Каролина, умер поэт Наум Коржавин. Ему было 92 года.
Поэт Наум Коржавин
Фото: Марк Кожура, Коммерсантъ / купить фото
Мемуары умершего сегодня Наума Коржавина уже в заголовке содержат то главное, что является его индивидуальным завещанием всем, кто с ним не знаком. «В соблазнах кровавой эпохи» — текст, опубликованный в 2005 году; слово «соблазны» в заголовке может смотреться заимствованием по прямому прочтению, религиозному, и автор точно был не против такого прочтения. Но дело не в этом — писать, чем был Коржавин для тех, кто помнит, кто это такой (а таковых много), очень сложно без обращения к тому, что бы он мог сделать, сказать, написать, не будь всегда внутри него вот этого решения — избегать слов, решений и действий, которые буквально подталкивают под локоть и требуют: давай, давай, скажи им, дай им наконец то, что они заслуживают! Вот прямо сейчас — возьми и все скажи!
Для нашего, да и, признаться, для предыдущего поколения Коржавин — образцовая и даже несколько пресная легенда шестидесятничества. Поколение 1925 года, еще предвоенная замеченность в литературных кругах, Литинститут 1945 года. Затем — да в юношестве же еще — борьба с космополитами, относительно легкая (хотя как посмотреть: был послевоенный голод) ссылка в Сибирь, ссылка в Караганду (на пепелище после уничтожения невосполнимой части и казахского, и русского населения Казахстана). Амнистия, переводы. Сборник «Тарусские страницы». Оттепель. Популярность в «самиздате». Эмиграция в США в 1973 году. Журнал «Континент». Публицистика — хорошая, важная, качественная. Стихи. Отказ возвращаться в Москву в поздних 1980-х, точная фраза — «я им не верю», и это «им», уверен, указание более на социальное пространство, а не на «власти»; причем скорее с пониманием неизбежности этого пространства, а не с яростным его отторжением. Долгие годы в университетском городе в Штатах. Встречи с друзьями, год за годом, кажется, превращающиеся в бесконечность. Наконец, и сама бесконечность.
Почтенно, но не слишком интересно? Давайте я расскажу, зачем вам Наум Коржавин,— особенно если все, что за эти годы от него осталось, исчерпывается «Балладой об историческом недосыпе»: «…какая сука разбудила Ленина?».
Он нам нужен, чтобы сравнивать: вот судьба, закончившаяся 22 июня 2018 года, долгая, казавшаяся бесконечной. Мы понимаем, что она могла быть в любой момент другой, если этот момент специально ловить, как это принято у тех, кому у нас принято сочувствовать,— он не смог иначе. У Коржавина было немало возможностей стать маститым советским поэтом — мог бы легко, и в этом не было бы даже никакого стыда, потому что даже в советской реальности было место хорошей поэзии. И мы понимаем, почему он им не стал, это-то простой соблазн, легко видимый снаружи.
Но на деле соблазнов было намного больше — достаточно было позволить себе даже в поэзии остановиться на определенности, на твердости в позиции, на заведомом отказе что-либо обсуждать, поскольку и так все понятно, и все бы сложилось совершенно иначе, и был бы другой Коржавин. И о его судьбе можно было бы писать гораздо проще и понятнее: вот радикальный поэт-антисоветчик, вот политический деятель русской эмиграции, вот «свирепый либерал» — лукавое самоопределение, поскольку именно градуса свирепости Науму Коржавину всегда чуть-чуть, но недоставало. И недоставало, видимо, совершенно сознательно — ибо любая окончательная, нерассуждающая определенность, даже на время, есть этический тупик, есть определенно соблазн, которого следует избегать. Правда, платить за это приходится дороговато: на поминках будут скорее доброжелательно молчать и тихо вспоминать, чем говорить пламенное. Но это уж кому что нравится, кто на что рассчитывает.
Человек интересен тем, в чем он сомневается, и тогда, когда он избегает окончательной определенности знания о себе: вот, собственно, все, о чем столько десятилетий писал Коржавин.
Соблазн окончательного присоединения к тому, что кажется сейчас абсолютно верным, соблазн безоговорочной поддержки и безоговорочного осуждения — собственно, то, что следует преодолевать для того, чтобы существовала русская культура, которая заканчивается именно там, на той границе, где она способна перешагнуть через сомнения и не оборачиваться более. В какой-то степени это отрицание самого принципа творчества, в котором мы ценим именно это перешагивание границ, неоглядывание, демонстративную определенность и внятность. Ты умеешь их припечатать? Припечатывай же, немедля. И тех, кто остался в этой стране, и тех, кто сдался, и тех, кто исходно был не тот, а мы-то знали, и тех, кто сейчас действует на руку этим, чтоб им пусто было, и тем, кто льет воду на мельницу. Их всегда в избытке, а сколько нас, единогласных,— не так важно. Ну и что, что меньшинство. А должно быть — большинство!
А вот альтернатива. Всегда в некоторых сомнениях, всегда яростно споря, но никогда не провозглашая окончательно — хотя и право есть, и вес у аргументов есть, и есть полноценное моральное право, не подкопаешься.
«Мы ненавидим тех, чьи жмут нам горло пальцы,— а ненависть в ответ без пальцев душит нас»: вот мнение Коржавина о том, что происходит в том числе и с нами в 2018 году, высказанное в 1971-м.
И в этом нет компромисса и этического релятивизма. Это писал человек, который, как и все мы, очень хорошо умел ненавидеть, у которого воистину было что ненавидеть (и за что) и который не стеснялся в мнениях.
Но помнить его будут не поэтому — и помнить нас будут, возможно, только за то, что мы делаем так же, как Наум Коржавин. Не поддавайтесь соблазну окончательности, всегда оставьте возможность для спора, который во многом суть русской культуры. Эта неокончательность, возможно, и есть природа той бесконечности, в которой Коржавин жил и в которой теперь останется.